Лемурия - Карл Ганс Штробль

памяти. Что-то грохотало в небе и на земле, рычали, плюясь огнем, какие-то невесть откуда призванные демоны, свистели и громогласно разрывались снаряды. Ныне Корнелиус был наполовину погребен под обломками своего пулемета – только он, по итогу, и уцелел из всего взвода. Сверху его прикрывали объятые огнем деревянные балки. Пиявка присосалась к правому плечу и никак, зараза, не отпускала – так казалось Корнелиусу; но на самом деле ему просто угодила в плечо пуля. На ноге сержанта, едва не ампутированной рухнувшей частью жестяной крыши амбара, висел мертвец, перед смертью умудрившийся прокусить прочный солдатский сапог. Пребывая покамест в полубессознательном состоянии, Корнелиус различил нависшие над ним лица перешептывающихся негров. «Значит, французы тоже натравливают «черное дерево» на своих врагов», – подумал он. Внезапно одно из лиц оказалось в опасной близости. Два глаза-шарика завращались в орбитах. Черный рванул Циммергезеля за правую руку. Неистовая боль распространилась от нее по всему телу и сотрясла душу. Сержант закричал – причем ему показалось, что это даже не его крик, а чей-то вопль со стороны, – и провалился в темное беспамятство. Когда он снова пришел в сознание, перед глазами у него плясали искры. Выскакивая из тьмы, они сливались в снопы, гребни, целые стены слепящего пламени. Циммергезель, будучи слишком слаб, чтобы повернуться, различал в своем узком поле зрения три костра. Поленья, раскалываясь в жарком центре, плевали в него маленькими красными язычками.

Руины какого-то здания озарялись багрянцем. От стен остались одни обломки там да сям, из опустевших оконных проемов свешивались обугленные деревянные рамы. С особой отчетливостью Циммергезель отчего-то различал выбоины в бетоне и лунки, оставленные пулями. Французские негры склонились над огнем, их и без того длинные тени трепетали и вытягивались еще дальше, напоминая силуэты каких-то обезличенных, лишенных всего человеческого дьяволов. Сержант лежал на боку, брошенный поверх пары умирающих, чьи ноги в рваных гетрах то и дело взбрыкивали, охваченные последними судорогами. В какой-то момент сержант испугался, что эти обреченные вокруг него вдруг впадут в амок, резво вскочат на ноги и пустятся в пляс святого Витта, растоптав его в кровавую кашу. От костра к нему шагнул один из негров и стал мочиться ему на спину. Дикое черное лицо с жирными складками на шее и спутанной волосяной «шерстью» на лбу ухмылялось, пока нос сержанта заполнял отвратительный терпкий запах.

– Х-х-хыть! – выдал этот монстр, ткнув себя черным большим пальцем в уголок века так, что глазное яблоко чуть не выскочило из орбиты. Шипение мочи заставило остальных чернокожих вскочить на ноги и подбежать к месту экзекуции. Столпившись у пленника, они топали, хлопали себя по ляжкам и гоготали. Кто-то уже и сам спускал портки. Несмотря на всю боль, Циммергезель решил, что сможет положить всему конец, если внезапно бросится вперед, не обращая внимания на свои путы, и вырвет зубами кусок мяса из ноги одного из негров. Тогда они просто убьют его, и все будет кончено. Но, бога ради, должен же где-то неподалеку быть запасной отряд? Какой-нибудь славный белый офицер или сержант мог бы прийти на помощь – и прекратить издевательства над другим белым человеком, человеком его собственной расы…

Циммергезель поднял тяжелую голову, перевел взгляд с мельтешащих перед глазами кургузых черных ляжек чуть повыше. Вдали, над их мускулистыми плечами, поверх голов с похожими на шерсть волосами, маячило белое лицо.

– Товарищи военные! – блеял на ломаном французском белый, явно контуженный. – Освободите меня! Я такой же, как и вы, офицер! Неужели французы позволяют вам мучить военнопленных и унижать их достоинство?..

Ответом ему послужил дружный гогот – черных его слова безмерно позабавили. Из-за толпы вперед выскочил мерзкий черномазый старик в плохо сидящем на нем мундире, ткнул указательным пальцем, похожим на обугленную щепку, в начищенную до блеска медную пуговицу у себя на груди:

– Белый нам не товарищ! Только черный товарищ! Товарищ немец – мертвый немец!

Сквозь поднимающийся туман снова мелькнул далекий отблеск белого лица, но его в одно мгновение смыло и отнесло прочь, куда-то к другим кострам, шумной темной волной. Там, у других костров, черные расселись кружком. Языки пламени играли на их лицах, как бы вырезая из кусков угля гладкие лбы, крупные носы, неандертальские подбородки. Они что-то обсуждали меж собой, а потом вернулись к Циммергезелю. Его стащили с давно уже переставших дергаться трупов, отволокли в сторонку – и привязали к паре скрещенных на манер креста балок. Получившееся орудие распятия вонзили в землю. Тело Циммергезеля неловко провисло в путах, и он даже подумал на мгновение, что сейчас-то точно сможет выпутаться и обрушиться на одного из врагов и хотя бы одного унести с собой в могилу – удушить, вцепившись в горло, выдавить глаза, вырвать зубами жирную переносицу. Но уже в следующее мгновение путы натянулись прочно, и сержант, плотно вдавленный саднящей спиной в перекрестье балок, оставил всякую надежду. Ужасный черный старик с всклокоченными седыми волосами, смердящий, как козел, выделывал коленца между разожженными кострами. Перед ним, протянув четыре вставшие колом ноги к небу, валялась лошадь со вспоротым животом. Из туши на землю вывалились кишки, зеленовато-желтые, и какая-то темно-лиловая лепешка – возможно, печень. Старик, подпрыгивая на четвереньках, словно лягушка, вдруг всем телом нырнул в ворох потрохов. Опустив руки в мокрое месиво по самые плечи, он яростно вырывал из тела животного один шмат жира за другим. Вдруг лошадиные копыта, казавшиеся прежде давно задубевшими, принялись яростно брыкаться, пинать воздух… Страшно подумать, но эта изодранная в клочья туша умудрилась сохранить в себе остатки жизни!

Жир из лошадиного брюха стекал по физиономии старика. Белесые комочки прилипли к его черной коже. Циммергезель увидел, как его подняли и поставили на ноги – и, раскачиваясь, старик стоял, чуть согнув ноги в коленях, в кругу полыхающих костров. Ужасный лик прямо-таки завораживал исконной, первобытной свирепостью, исходящей от корней человеческой природы. «Возможно, они убьют и съедят меня», – подумал немецкий сержант.

Внезапно широкая и плоская ладонь негра провела от макушки ко лбу Циммергезеля, мазнула по глазам, носу и рту, как будто втирая какую-то мазь, распределяя мягкую массу по его лицу. Масса, засыхая, образовывала нечто вроде маски, стирающей и сглаживающей все черты лица. Негр расправил ее вонючими ладонями, и «маска» плотно прильнула к коже плененного сержанта. И пока Циммергезель инстинктивно морщился, ощущая лицом шершавую ладонь, он вдруг обреченно заметил, что больше не испытывает отвращения от смрада, испускаемого телом черного старика. Он вдыхал этот зловонный запах прогорклого жира и тлена, сей дух порока и мерзости, с чувством полной отрешенности.