Лемурия - Карл Ганс Штробль

без сна, теперь наконец-то сморило. Осторожно ступая, барон приблизился к мирно спящей девушке и намеревался было отвести полог, но вдруг ему показалось, что занавес раздвинулся сам собой, прежде чем он успел его коснуться. Из-за него выскользнула некая тень, проплыв мимо. На этот раз она казалась более четкой, воплотившейся. Призрак проплыл мимо барона и тихо растворился в наружной темноте. Инстинктивно он потянулся было за ним, но затем замер, пораженный увиденным, всматриваясь в непроглядную мглу, каковую тщетно пытался прогнать слабый свет ночника.

Минуло несколько мгновений, прежде чем барон решился откинуть полог. Софи, с безмятежной улыбкой на устах, глубоко спала. Он тихонько опустил занавеси и бесшумно покинул ее комнату. Оставшуюся часть ночи он провел в компании разношерстной толпы, наводнившей город в связи с ярмаркой, щедрыми денежными пожертвованиями подстрекая ее к самому необузданному и разгульному веселью.

С приближением утра один из путешественников, шпагоглотатель и факир, посетовал, что празднество подходит к концу. Но барон стукнул кулаком по столу и закричал:

– Почему это – к концу? Каждый прожитый день подталкивает нас к могиле, и нам уже не бывать такими, как прежде. Так давайте пировать, пока солнце снова не зайдет!

Тогда все ярмарочные завсегдатаи откликнулись на эту речь своего покровителя одобрительным гомоном. Они развлекали его демонстрацией своих талантов и песнями, а барон восседал среди них, пил и веселился до тех пор, пока ему не показалось, что он преодолел парализующее чувство ужаса. Был уже поздний вечер, когда, слегка покачиваясь, он поднялся из-за стола, отделавшись от своих собутыльников. По толпе людей, успевших в течение дня несколько раз напиться и протрезветь, прошел ропот сожаления.

– Вам, значит, не наскучило мое общество? – спросил барон.

– Нет! Нет! – завопили со всех сторон.

– Ну что ж, тогда вперед! Ну-ка, все вместе!

Поднялся страшный переполох, и два атлета подняли барона на руки и понесли его по кругу под крики остальных. Затем все они двинулись к выходу: барон впереди, слева – владелец кукольного театра, справа – женщина-змея. Те немногие прохожие, в это время еще гулявшие по улице, с немалым удивлением увидели имперского судью во главе процессии циркачей. Сначала, под звуки смеха и пения, процессия быстро продвигалась вперед, но чем ближе барон подходил к своему саду, тем более он замедлял шаг. Придя в себя от стылого ночного воздуха, он начал размышлять, притворяясь, чтобы выиграть время, что не делает в этом больших успехов, что его ноги ужасно заплетаются. Никак не возможно принять всю эту ревущую ораву в своем имении… Нужно попытаться в одиночку справиться со страхом – а он, этот коварный страх, начинал усиливаться по мере того, как барон приближался к своей цели. Ну, вот теперь-то пришло время избавиться от толпы своих спутников по-хорошему! Дойдя до ограды своего парка, он обернулся и крикнул всей банде:

– Увы, друзья, дальше хода нет! Жена моя всерьез больна, и не годится будоражить дом таким шумным обществом. Но зато завтра…

Ярмарочная публика и слышать об этом не хотела. Барон вытащил их из города, а теперь они должны идти восвояси? Когда он еще раз объяснил, что всем пора возвращаться, они начали ворчать и окружили хозяина с почти угрожающим видом. Охваченный яростью, он отступил к ограде и, жутко ворочая глазами, замахнулся на толпу зажатым в кулаке костылем:

– А ну все прочь! Не то я вам устрою!..

Присмиревшие гуляки не рискнули связываться с имперским судьей – и с кислым видом разбрелись. Но стоило барону остаться одному, как его тотчас охватило знакомое неприятное чувство – оно, казалось, всегда подстерегало его здесь! Литтровский слепо метнулся вперед, собираясь с извинениями молить всех тех, кого он только что прогнал, прийти снова… У него даже мелькнула мысль – не лучше ли провести и эту ночь в городе? Но тут он вспомнил о своем долге. Нужно хотя бы справиться о здоровье супруги, а там уж можно снова покинуть садовый домик! Он повернулся и заковылял вдоль ограды ко входу. Внезапно барон вздрогнул. Луна выползла из-за облака и отбросила его тень на белую стену. Силуэт вышел четким, словно вышедший из-под ножниц Кюннеля, и воспоминание о покойнике заставило Литтровского резко остановиться. Затем он продолжил идти еще быстрее, отвернувшись от стены, чтобы не видеть своего молчаливого двойника.

От привратника барон узнал, что его жена большую часть дня пребывала без сознания, и старику стало очевидно, что надежды увидеть свою любимую оправившейся стремительно тают. Опечаленный, он неслышно проник в комнату с пальмами и собирался уже пройти в соседнюю, откуда можно было попасть к одру болеющей, как вдруг услышал чьи-то тихие быстрые шаги. Инстинктивно отступив, барон увидел, как мимо него промелькнула фигура. Она была словно тень, но при этом вполне осязаема, и барону показалось, что он узнал в странном посетителе черты и повадки Антона Кюннеля. Незнакомец бесшумно пересек помещение, подошел к запертой двери спальни Софи, открыл ее… и вошел. Барон, обретя безрассудное мужество, в ту же секунду ринулся следом, дернул за ручку – заперто!

«Я, верно, схожу с ума!» – подумал он. Преследуемый этой мыслью, барон покинул дом; понукаемый ужасом, он бессмысленно метался по саду, не понимая, от чего и куда бежит. Внезапно что-то удержало его на месте; некое ощущение пронзило его, как шип из раскаленного железа, и вонзилось в святая святых сознания. Снова овладев собой, он понял, что стоит перед памятником заклинателю теней. Луна, казалось, сфокусировала весь свой свет на постаменте и деревянной статуе… нет, только на постаменте – пустом – ибо фигура Кюннеля исчезла! Стиснув зубы, барон отвернулся. Он зашагал по главной дорожке парка к дому жены, где ему потребовалась вся сила воли, чтобы не возопить от ужаса. Там, среди деревьев, показался вдруг отблеск света, и барона это поразило – ибо, когда он уходил, в доме было тихо и мрачно. Приблизившись, он увидел, что свет исходит из запертой залы для представлений, и в отчаянной решимости встретиться с любым ужасом, какой только уготовила ему эта ночь, прокрался на террасу, к горящим окнам. Завесы, как обычно, были плотно сомкнуты, но света внутри вполне хватало, чтобы на ткани проявился спонтанный теневой спектакль. В памяти Литтровского всплыла пьеса – история Геро и Леандра, поставленная Кюннелем в самый первый вечер в имении. Только теперь тени заполняли всю оконную раму целиком. Тела прильнули друг к другу, их губы слились в жарком поцелуе. Охваченные пылкой страстью, непреодолимой, как буря, двое влюбленных стискивали друг друга