Лемурия - Карл Ганс Штробль

– как, зачем, почему?.. И угораздило же меня потом направить стекло на стену, где должна была быть воспроизведена четвертая итерация! Я был уверен, что уж там-то точно найду всего лишь пятнышко, маленький, расплывчатый мазок краски, ничего не способный передать… но тут будто земля ушла у меня из-под ног. Меня словно толкнули в спину, и я полетел в пропасть Неведомого – и, летя вниз, я видел, как последовательно, все быстрее и быстрее уменьшаются итерации картины… Они все там были – четвертая, пятая, седьмая, десятая… мой глаз будто изъяли из тела и, бесконечно удлинив зрительный нерв, швырнули в протянувшийся куда-то в вечность коридор. Весь мир сузился для меня до пределов все более сужающейся прямоугольной трубы с однонаправленным движением – можно сколько угодно мчаться по ней вперед, но развернуться не выйдет. Стенки этой трубы, сжавшей и мое трепещущее существо в подобие прямоугольника, украшали полотна – нескончаемая череда картин, становившихся все меньше и меньше и в конце концов упростившихся до абстрактных символов. Несмотря на это упрощение, они все равно неким мистическим образом производили впечатление точных копий оригинальной картины! Все улыбчивые кавалеры и приседающие в книксенах дамы, увлеченные радостью созерцания, – все они воспроизводились детально, с едва ли заметными глазу упрощениями. Всегда – одна и та же улыбка, один и тот же книксен… и так – до бесконечности. Сущее безумие! Полная абсурдность этих повторений, следующих одно за другим за гранью всей мыслимой физики, объяла мой мозг огнем. Я почувствовал, как все законы пространства и времени, все физические соотношения стираются – мои уши наполнил дьявольский звон, и голова, подобно ракете, влетела прямо в потемки бессознательного, во внутренний космос, полный безымянных угроз… Сторож, обнаруживший меня лежащим на полу галереи, сперва долго ругался, а потом отвел меня к директору. Когда, собравшись с духом, мне удалось рассказать ему о своем странном приключении, он, качая головой, придумал новый термин «синдром галереи» и попросил трех весьма уважаемых голландских врачей с научной дотошностью разобраться в этаком неслыханном феномене…

* * *

За время этого рассказа стало совсем светло; солнце выглядывало из проема в облаках. Лицо Куперуса напоминало античную маску комедии. Между беззубыми челюстями зиял темный провал рта с клыками, глубоко зарывшимися в пряди густой патриаршей бороды. А потом я приметил еще кое-что в молодом, поблекшем и будто бы обескровленном солнечном свете нарождающегося утра. Рука Куперуса с зажатым в ней ножом – та ужасная рука, невинно гулявшая по краю гондолы, пока наше внимание было отвлечено рассказом, – почти уже срезала трос, удерживающий наш воздушный шар на земле. Пеньковые нити лопались одна за другой – и вскоре, похоже, одна-единственная хлипкая прядь ненадежной пуповиной связывала нас с безопасной твердью. В этот момент Ричард Львиное Сердце, бледный, как оторванная гранатой солдатская голова, виденная мною на странице иллюстрированной энциклопедии военной истории, тоже осознал опасность. Болезненный жесткий ступор схлынул с него. В диком, достойном леопарда прыжке он бросился на Куперуса, скрюченными пальцами метя ему в горло; но Элиагабал легким взмахом руки отбросил его прочь и, клыкасто ухмыляясь, подал сигнал опустить шар наземь. Медленный спуск протекал в полной тишине. Напряжение достигло высшей точки – такой, когда любое спокойствие и самообладание уподобляется издевке. Мы ожидали, что в любой момент веревка оборвется и нашу добрую троицу вышвырнет из гондолы ко всем чертям. Казалось, на все про все ушел целый год – и весь этот бесконечный промежуток времени все молчали; «говорила» только веревка, зловеще скрипящая на кромке плетеной корзины. В поле зрения вплыл шпиль башни ратуши, и я еле заметно вздрогнул; показался купол, а следом за ним и готическая чугунная решетка с цветочным узором на одном из верхних окон – узкая стена постройки сама по себе наводила на мысли о каком-то небесном лифте, не особо спешащем доставить своих пассажиров куда бы то ни было. Наконец-то замаячили перед глазами постройки пониже – особняки с цветной черепицей, воплощенные грезы о пышном величии прошлого, и безыскусные силуэты-коробки доходных домов. Когда плетеная корзина коснулась кроны высокого дерева, из-за ветвей налетел холодный утренний ветер, и я задрожал, уже ничего и никого не стесняясь. Ричард Львиное Сердце попытался спрыгнуть из гондолы на это дерево; в результате нашей борьбы с ним корзина потеряла равновесие и поспешно грянулась о восхитительно твердую землю. Мы выкарабкались из нее и застыли в окружении рабочих и чиновников ратуши, забывших утренний сон и плохое настроение, пораженных нашим схождением с небес. Казалось бы, чувство спасительного идеального равновесия, обеспеченного земным притяжением, должно было утихомирить Ричарда – но мой приятель набычился и с полыхающей в глазах ненавистью пошел на Куперуса с кулаками. А тот знай себе смеялся, сверкая клыками из бороды, и приговаривал:

– Ну что же вы, друг мой – что вы, право слово! Неужто поверили, что обеспечившее нам сей воздушный шар, уважающее себя и ценящее клиентуру общество с ограниченной ответственностью будет полагаться на простую пеньковую веревку для связи с землей? Ну уж нет, увольте – мы еще не настолько американизировались! Политику безопасности еще никто не отменял! Взгляните на этот толстый проволочный трос под обмотанными концами пеньки! Да уж, в обществе с ограниченной ответственностью знают, как обрядить полную безопасность в тугие одежки бесконтрольного риска. А как же иначе – надо же почтенным отцам семейств потом бахвалиться перед родными, мол, «летал я как-то на непривязанном воздушном шаре, братцы»…

Да уж, горазд был Элиагабал Куперус на подобные каверзы!

Августовская пуща

Мы, пятеро штурмовиков, отделились от остальных наших солдат под Августовской пущей, недалеко от топей. Тогда как остальная часть отряда выбрала левое направление, мы двинулись направо – и, пробираясь через нагромождения валежника и бурелома, кое-как одолевали негостеприимную местность. Люфтшютц шел впереди всех, балансируя на заснеженных, скользких бревнах, хлопая руками, как крыльями, каркая и подпрыгивая, как ворона. Он был в целом забавным парнем.

Из серо-зеленой лужи между обломками льдин торчали кверху две руки. Последняя судорога скрючила пальцы – кто-то тут явно утонул, но по одним рукам не определишь, наш это или русский. Желтая, жидкая, жухлая болотная трава была припорошена снегом, как волосы мертвеца – комьями земли. Вскоре после этого мы заметили чей-то тяжелый след, волочащийся по снегу. Кругом деревья отличались вящей покореженностью – стволы были все в зазубринах, будто по ним прошлись когтями. Чуть пройдя по следу, мы вышли к затянутому льдом озерцу в низине. Толстая корка на воде была