Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

не водилось, на ногах обычно были шерстяные плотной вязки носки) и увлечённо рисовала цветными карандашами очередной «пейзаж». Хорошо помню, что дверь сеней была закрыта изнутри на задвижку. Я плоховато слышала, и бабка велела мне закрываться: мало ли кто зайдёт в её отсутствие; например, нищий какой, а я не услышу. И в данный момент я тоже не услышала, но увидела, что внезапно передо мной возник Колька Баранник. Оправившись от неожиданного испуга, я спокойно спросила его: ты, мол, к Герке с Женькой пришёл, так их дома нет. Я как-то и не подумала о том, что Колька зашёл в дом, воспользовавшись Геркиным приспособлением, и открыл дверь. И не сразу сообразила, что у него была какая-то другая цель. Причём, обычно он неробкий, тут стоял смущённый, переступал с ноги на ноги и молчал. На меня накатил испуг от необычности: что ему от меня надо и почему он молчит? И наконец, сдавленным голосом он пробормотал:

– Люся! Я давно хотел тебе сказать, что ты мне нравишься, и я тебя…

Но я не дала ему договорить, вскочила из-за стола, побежала зачем-то на кухню, в смятении схватила веник в углу и стала лихорадочно подметать пол! А Колька ходил следом за мной и что-то говорил и говорил! У меня сердце готово было выскочить из груди, и я не нашла ничего лучшего, как броситься прочь из дома и помчаться через дорогу к Люсе Чегодарь! К счастью, она была тоже одна. Я вбежала и закричала:

– Там Колька! Там Колька!

– Ну что Колька-то? – оборвала она меня.

Когда я пересказала ей всё, она звонко рассмеялась:

– Фу! Напугала меня. Я подумала невесть что. Маленькая ты что ли?

Домой я отказывалась возвращаться. Осталась у Люси до прихода её матери. Елизавета Николаевна спросила:

– Что, девочки, секретничаете? Ну-ну. А тебя, Люся, кажется, бабушка твоя ищет. Несколько раз выходила на улицу и осматривалась.

И я отправилась домой, внутренне боясь встретить поджидающего меня Кольку.

Следствием этого Колькиного визита явилось то, что я чаще стала думать о нём, но по-прежнему категорически избегала его. С одной стороны, прочитанные в книгах истории о любви заставляли возноситься в сладких мечтах о ней, о прекрасном принце или прекрасном юноше, который когда-нибудь полюбит меня. А с другой стороны, вот оно, реальное признание реального мальчишки, повергшее меня в испуг и непонимание, как отнестись мне к такому признанию? Страшно и стыдно отчего-то!

Между тем и, Колька, видимо, перегорев и убоявшись моего отказа, перестал бывать у нас. А осенью начались школьные занятия, учились мы в разные смены: я – в шестом, он – восьмом классе, и я по-прежнему не сталкивалась с ним. Я проводила много времени за приготовлением уроков, редко где вне школы появлялась, и полученное от Колькиного признания потрясение стало мною забываться. В тот период я увлеклась пением. Делаю ли уроки, просто сижу дома за каким-нибудь занятием – пою. И пела не какие-то ура-патриотические песни, о подвигах партизан и комсомольцев, как не так давно, – пела сплошь лирику.

Над широкой рекой опустился сиреневый вечер,

И склонилась заря, догорая в просторах степных,

И речной стороной на свиданье с другой,

Напевая, идёшь мимо окон моих…

Или:

Под окном черёмуха колышется,

Осыпая лепестки свои,

За рекой знакомый голос слышится,

Да поют всю ночку соловьи…

Моя подружка Люся Чегодарь не пела. А на задах нашего дома жила в небольшом домике со своей мамой девочка старше меня по имени Капа (Капитолина). Не помню, что меня с нею свело, но я стала бегать к ней домой – почему-то мамы её почти никогда не было дома. И не помню, чем мы занимались, о чём говорили, но хорошо помню, что пели на два голоса эту сплошь лирику. Пели, пока не уставали. Капа научила меня петь и другие лирические песни – о любви, страданиях – и мне нравилось петь, не особо задумываясь о страданиях и девичьих переживаниях. Песни красивые, мелодичные. Слова замечательные. И Люся Чегодарь, и братья мои не одобряли мою внезапную дружбу с этой девочкой, мол, она научит тебя плохому, что она «гулящая», то есть гуляет с парнями. Ну и что? Мне-то какое дело! Зато как здорово мы поём на два голоса.

По радио звучали многие песни, музыкальная память была у меня хорошая, и я садилась к радиоприёмнику с подготовленной бумагой и карандашом, чтобы списать слова очередной понравившейся мне песни. Однажды передавали инсценировку, кажется, про Александра Матросова, в ней прозвучала песня «Уралочка»: «Моя подружка дальняя, что ёлочка в лесу. Ту ёлочку, Уралочку, забыть я не могу!» Я стала часто напевать незамысловатый мотивчик и простые слова.

Я сильно комплексовала тогда из-за своей внешности. Искала в себе черты, чем я могла бы понравиться, и не находила. Огорчалась: некрасивая я! Но и успокаивала самодовольно: «Зато я хорошо учусь!» Других достоинств в себе я не находила. А Люся рассказывала мне, что в Кольку влюбилась девятиклассница, на наш взгляд, самая красивая девчонка школы. И я, завидуя этой девчонке, злилась уже на Кольку: гад такой и бабник!

Однажды мой братец Женька сказал мне:

– Люсь! Меня Колька просил списать ему слова про Уралочку, а я не знаю слов. Напиши, а?

К просьбам такого рода я относилась серьёзно, кто бы меня ни попросил списать слова, я охотно откликалась. Списала, а Женька не взял у меня листок, сказал: «Сама отдашь». И никакого подвоха в его словах я не почувствовала.

Вскоре случай для передачи листочка представился подходящий: школа организовала всех учеников на сбор сосновых шишек. Нас иной раз посылали то в какой-нибудь колхоз на уборку морковки, то ещё куда-то на субботник или воскресник в порядке шефской помощи, и я относилась к школьным поручениям всегда ответственно.

Нам повезло с погодой. Золотая осень, тепло. Шишки мы заготавливали недалеко от Ленинска, в ближних лесах. Зная, что Колька, по всей вероятности, будет на этом мероприятии, я решила захватить листочек со словами «Уралочки» и передать ему из рук в руки. Неосознанно мне хотелось его видеть. Но я была со своим классом, а он со старшеклассниками. Издалека я наблюдала, как он ловко взбирается на деревья, как девчонки кокетничают с ним – красивый парень! Я было загрустила. Села на пенёчек и затосковала. И вдруг Колька подбежал ко мне и спросил:

– Люся! Тебе Женя передал мою просьбу списать слова «Уралочки»?

– Ага! – кивнула я, смутившись до потери сознания, и протянула ему листок, который прятала в