Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

что было в жизни? Или лучше помолиться? А как? Знаю только одну молитву, которой бабушка научила меня в раннем детстве – «Отче наш, иже еси на небесех»… Жаль, что в ней ничего не сказано про морские глубины. Только земля и небеса. А мы где-то там, между жизнью и гибелью. А если обратиться к Богу простыми человеческими словами, но от души? Например, Господи, укрой нас от посылок вражеского гидролокатора ANQ17… Да расточатся лучи его мимо нас. Укрой нас от магнитометров и газоанализаторов…

Голос мичмана Голицына перебивает молитву:

– По пеленгу сорок – шум винтов. Предполагаю танкер.

Ну вот и услышал нас Боже из-под воды! И послал нам прикрытие во спасение.

У нас у всех – одна и та же мысль: идем под танкер, под его днище, под прикрытие его шумового шлейфа! Многими испытанный прием, но только не нами. Мы должны это сделать впервые. Это почти что цирковой номер под куполом шапито. Только вместо полотняного шатра – океаническая полусфера. И никаких страховок, никаких лонжей. А номер и вправду цирковой: под широким днищем танкера движется гигантская стальная сигара, наполненная людьми и торпедами.

– Выключить кондиционер!

Это для того, чтобы снизить шумность лодки.

Танкер лег в дрейф. Пропускает АУГ? Танкер сбавил ход до самого малого. Кого-то пропускает?

Кого? Акустик вносит убийственную ясность:

– По пеленгу семьдесят пять шум винтов. Предполагаю авианосец.

Как, еще один?!

– Это, скорее всего, «Иводзима», – предполагает Абатуров. Эх, не зря вчера докладывал радиоразведчик о работе ее передатчиков «в районе Рима». Уклонялись от одного авианосца, а оказались под другим. Точнее между двумя. Абатуров, вглядываясь в карту, невесело напевает:

Вдоль Африки ходила

Большая «Иводзима».

Она, она зеленая была…

6.

А вот новый гидролокатор – с надводного корабля, с эсминца сопровождения? Напоминает скрип буфетной дверцы.

Зелененькая точка на круглом экранчике индикатора вытягивается при приеме посылки в черточку, чтобы через секунду превратиться в пляшущий эллипс…

– Центральный, по пеленгу сто десять шум винтов. Предполагаю авианосец.

Акустик предполагает, командир располагает.

– Гидролокаторы работают?

– Не прослушиваются. Втихую идет.

Гидролокаторы врубят, когда выйдут из Неаполитанского залива. Сейчас в них нужды особой нет. Им там и в голову не приходит, что подводная лодка поджидает их не в Тунисском проливе, а у порога родной базы.

Абатуров прикладывает к губам кривую палочку микрофона:

– Боевая тревога. Торпедная атака!

«Врагу не сдается наш гордый “Варяг”, последний парад наступает…»

Парад не парад, а атака авианосца с дистанции торпедного залпа, пусть и учебная, – это уже тактический успех. У нас две ядерные торпеды. Потопление гарантировано. Размен фигур, как в шахматах, – берем ферзя, но теряем коня, морского конька, то бишь подводную лодку. Так бы было в случае реальной войны. Но она пока что холодная…

На центральном посту мгновенно развертывается КБР – корабельный боевой расчет: командир, старпом, оба штурмана, помощник, старшина команды акустиков. Моя обязанность в КБР – следить за величиной изменения пеленга на главную цель, вовремя определять ее повороты.

Каждый занят своим делом, никаких лишних мыслей.

– Пеленг не меняется!

Значит, «Нимиц» идет точно на нас. А где же корабли сопровождения?

– Акустик, уснул?

– Никак нет. Пеленг не меняется! Интенсивность шума нарастает.

«Нимиц» надвигался на нас. Но его гидролокаторы молчали. Пока молчали. Наверное, не было смысла включать их, пока шли по Неаполитанскому заливу. Экономили ресурс? Как бы то ни было, но «Нимиц» хранил убийственное молчание.

Пропадать – так с музыкой, точнее, с калькой торпедной атаки. Поставят ли нам в зачет, что, прежде чем нас подняли, мы успели атаковать авианосец? А до него еще и американский атомоход. Поставят, поставят… Все нам припомнят, все поставят… И вот последний аккорд в этом навороте роковых обстоятельств. На центральном посту появляется Мартопляс. У него вид почтальона, который принес в дом похоронку:

– Товарищ командир, электролит разряжен до воды. Плотность почти ноль. Хватит только на всплытие.

Надо всплывать. Посреди бела дня. Посреди Тирренского моря. Посреди расходящихся туда-сюда авианосцев со всеми их ордерами. Это все равно что разведгруппа выходит из леса, чтобы набрать воды из сельского колодца, мимо которого бродят по улочкам вражеские патрули. Надо быть очень наивным человеком, чтобы надеяться на свою незаметность.

Абатуров принял удар судьбы без обычной в таких ситуациях ругани, проклятий, нареканий. Ровным голосом отчеканил в микрофон:

– По местам стоять к всплытию. Боцман, всплывай на глубину сорок метров.

Всплываем на глубину сорок метров, акустик прослушивает горизонт, сообщает пеленги на три цели сразу. Дистанции довольно большие, и курсы не пересекаются с нашим курсом.

– Боцман, всплывай на перископную глубину!

Абатуров поднимается в боевую рубку, поднимает перископ, оглядывает горизонт.

– Осназ? – запрашивает он радиоразведчика. Мичман Атоманюк рисует неутешительную картину: справа по борту баламутят эфир радиостанции «Нимица», слева – «Иводзима» ведет переговоры с Неаполем. Метрист вносит свою лепту в безрадостную картину:

– По пеленгу тридцать работает радиолокационная станция «Ориона». Сила сигнала три балла.

– «Обложили меня, обложили, гонят весело на номера…» – промычал под нос Абатуров и скомандовал: – Боцман, всплывай!

Все – финита ля комедиа, как говорят на Капри. Эх, хорошо же Горькому жилось там на этом распрекрасном острове…

Всплыли. Абатуров первым поднялся в шахту и отдраил верхний рубочный люк. Выбрался на мокрый мостик и сердце его оборвалось: два корабля поджидали всплытие Б-410. Они тихо дрейфовали – один по курсу, другой по корме, подстерегая советскую субмарину. Ясное дело, вели ее, вели и довели до точки всплытия. Но почему их не было слышно? Может, шли на водометах? Абатуров поднял бинокль: оптика приблизила ржавый помятый борт с надписью «Тарантелла». Он перевел взгляд на другой корабль: та же неприглядная картина – ржавчина, пробоина в рубке, выбитые иллюминаторы и ни одной живой души. И тут до него дошло: это же корабли-мишени. По ним наносят удары итальянские штурмовики. Этот тот самый полигон, о котором предупреждала лоция – район учений итальянской и французской морской авиации. Абатуров вызвал верхнюю вахту и носовую швартовую команду. Ошвартуемся с «Тарантеллой» и под ее прикрытием будем бить зарядку. Не было бы счастья, да несчастье помогло – штурманская невязка в десять миль.

Последнее распоряжение вызвало легкий шок у старпома и Башилова. Швартоваться? К чему? К стенке неапольского порта? К борту американского авианосца? Оба как ошпаренные выскочили на мостик и застыли в изумлении. Б-410 малым ходом подходила к «Тарантелле». Подошла, и швартовщики быстро привязались к правому, давно не крашенному борту.

– Вот здесь и будем бить зарядку, – пояснил Абатуров.

И Симбирцев, и Башилов оценили идею: под прикрытием «Тарантеллы» лодке не страшны ни гидролокаторы, ни