Растворяясь в песках - Гитанджали Шри

это та самая драма юношей-данавов[168], которые носят форму цвета хаки по эту сторону ворот и черную – по ту, у тех и у других красные и черные тюрбаны украшены высоким плюмажем, что делает их похожими на петухов и увеличивает рост с шести футов до семи, с их участием разыгрывается танцевальное представление «Да-здравствует-Индия-Ванде-Матарам-Да-здравствует-Пакистан-Да-здравствует-Великий-Вождъ». А вторая драма видна не всем – в ней эти писатели, которые есть и сейчас и всегда будут, даже когда исчезнет Вагах, и из-под которых могут вытащить стул в любой момент, и тогда они смотрят отрешенно в одну точку.

Еще и потому, что они никогда не могли понять, нужно ли им в ту сторону или в эту и где вообще эта сторона, а где та? Их шеи измучились вертеться туда-сюда, в глазах застыл вечный вопрос, а они сами, потерянные, бредут то туда, то, как будто подхваченные порывом ветра, спотыкаясь, разворачиваются сюда. С обеих сторон того, что все называют границей, раскинулось небо, и их взгляды, устремленные туда, никак не могут различить в нем границу – то ли они заблуждаются, то ли они и есть те люди, которые перескакивают через границу.

И вот они сидели там, отягченные думами, заблудшие странники, взволнованные писатели, и говорили друг другу: «Послушай, приятель, время и пространство перепутались внутри меня. Иногда я совсем не могу понять, где я и какая сейчас юга» [169].

Они среди своего безлюдного леса, в своих пустых залах и потому не замечают, что, утащив их стулья, заявилась новая публика.

Было столько народа и столько патриотизма, что нехватка стульев была делом обычным.

Но в тот день Бишану из «Тоба-Тек-Сингха» вздумалось бунтовать. В другие дни его вращающаяся драма шла своим чередом, а сегодня он как будто был совершенно опьянен желанием сорвать танцевальный спектакль на границе. Что уж теперь рассуждать о том, почему день за днем обе драмы шли параллельно, каждая по своему пути, а однажды им взбрело в голову столкнуться? Просто все началось с Бишана, и никто ничего не замечал, было только видно крутящийся смерч и красные потоки, выписывающие круги, – все это приводило в смятение сцену Вагаха. Сверху раздавались приказы: «Немедленно схватить мятежника!», но ведь для этого нужно его увидеть, правда? И если не смогли поймать тогда, смогут ли теперь?

Конечно, все слышали этот грубый командный тон, который до сих пор не может терпеть Кришна Собти. Она встала, выпрямившись так, что гвардейцы, направлявшиеся в ее сторону, замерли в бессилии. Собти предостерегающе погрозила пальцем: «Вы, сэр, довольно!» Как будто хотела сказать: «Неужто рискнете схлестнуться с “Тоба-Тек-Сингхом”?»

Стражники с обеих сторон ворот, и те и другие сусами и высоким плюмажем, пришли в замешательство. Как не потерять лицо и маршировать торжественно и гордо среди этих красных потоков? Капли падают на нос, уши, а ты даже не можешь поднять руку, чтобы почесаться, или мотнуть головой и увернуться.

Какое-то время продолжается неразбериха. Потом гремит еще одно объявление: «Солнце садится. Начинайте!» Огромные ворота между двумя странами с лязгом открываются, толпы людей усаживаются по обе стороны – в Индии и Пакистане, и, вышагивая, появляются парадно одетые военные в высоких ботинках и с высоким плюмажем, колышущимся, как флаг.

К этому моменту писатели уже встали, но в недоумении бродят, не решаясь пойти туда или сюда, а Бхишам джи стоит у ворот, смотрит с удивлением в другую сторону и падает. «Боже, они проломили череп генералу», – печально произносит он. Стоящая позади актриса читает строки из его романа «Тамас»: «Куда делась его трость, его дырявый темно-зеленый тюрбан и изношенные сандалии…» Она замолкает, и Бхишам джи берет свою книгу из ее рук.

– Ты, – говорит он.

– Я, – говорит она.

– Ты ведь хочешь знать, произошло ли здесь что-то? Послушай, – говорит он еще печальнее. Потом пишет и тут же зачитывает: – Рассказывай или не рассказывай – особой разницы нет.

По Хушвант Сингх, рыча, как лев, и не оглядываясь по сторонам, выпрыгивает на ничейную землю, и его размотавшийся тюрбан, подобно третьему флагу, развевается на ветру. Тогда Бишан Сингх резко запрокидывает голову к небу и кричит на панджаби: «Эй, птица, куда летишь?» – Его голос эхом доносится и сейчас.

Видел его кто-то или нет, но все услышали, как в небе шелестят крыльями тысячи птиц, и кто где был, там и остановился, чтобы на пару мгновений взглянуть наверх и увидеть птиц и их крылья. По их нигде не было видно. В газете написали, что происходившая в тот день драма – тайна, покрытая мраком, и никто не знает, были ли то птицы, НЛО или голоса минувшей бойни.

Оба усатых парня тоже непроизвольно запрокидывают головы назад, но тут же снова выпрямляются, опасаясь, что сегодня им достанется и за это, и в момент этой разделенной тревоги они встречаются взглядами до начала шоу. Они смотрят друг на друга с симпатией, как попутчики. А во время шоу будут таращить глаза с ненавистью.

Что бы ни случилось, спектакль должен продолжаться. Вокруг царит атмосфера патриотизма, народ уселся, и только глупые писатели упрямо стоят, а женщины в военной форме, которые их видят, но не узнают, покрикивают на них, как на пасущийся скот, но с уважением, и рассаживают среди людей.

Только Сингха из «Тоба-Тек-Сингха» не удается никому поймать. А в небе все раздается шум птичьих крыльев.

И вот толпа уселась, и, кроме растерянных писателей, у всех в руках мобильные телефоны, которые они подняли вверх, – в каждом мобильном полыхает закатное солнце, сжавшееся до размеров экрана, и кажется, что они держат зажженные свечи.

«Не молитва ли это?» – хотят спросить писатели, но все органы чувств собравшихся устремлены только к стражникам-великанам, которые, чеканя шаг, с разных сторон выскакивают на дорогу, идущую между усевшимися людьми.

По патриотическому рычанию, раздающемуся с мест, становится ясно, что это не спектакль при свечах.

Рахи Масум Раза пишет: «Эта улица молчит, никого не спросила, кто он, зачем пришел и куда идет».

Какой-то актер повторяет строку: «Эта улица молчит, никого не спросила, кто он, зачем пришел и куда идет». Услышав это, Рахи Масум Раза поворачивается в его сторону. Актер приветствует его. Рахи Масум Раза приветствует в ответ.

– Останетесь ненадолго? – спрашивает актер.

– Какой смысл сейчас оставаться? – отворачивает лицо он.

Толпа заревела. «Сколько можно ждать?» – подзадоривает один другого.

Услышав свое имя, с достоинством встает Интизар Сахиб[170]. Одетый в пальто с закрытым горлом, он никого не замечает. Голос его печален: «Теперь мы должны