Растворяясь в песках - Гитанджали Шри

умереть. Разные времена повидали. Ито, что видеть было не нужно. И мочи нет смотреть, что будет дальше. – Стоя посреди собравшихся, он продолжал говорить с чувством полной безнадежности: – Разве есть в эту годину кто-то в твердом уме? Люди потеряли полстраны и до сих пор не пришли в сознание».

Но видел ли его кто-то, слушал ли? Что же, люди зря потратили время и деньги, чтобы приехать в Вагах? Ждали-ждали, а теперь не будут смотреть шоу?

И тут начинается сногсшибательное зрелище. Разудалый военный танец, обе партии которого наверняка долго репетировали. Во время репетиций нет места вражде. И уж, наверное, было много смеха и шуток. «Ты так высоко задерешь ногу, как будто хочешь пнуть себя в голову, а я задеру так, как будто хочу разбить свою. А потом зыркнешь на меня так, как будто хочешь сожрать заживо, а мои яростные взгляды будут лететь в тебя, как бомбы и пули». Но теперь, во время шоу, на сцену выходит вражда. Меч со свистом рассекает воздух. Ружье с лязгом подпрыгивает и кувыркается. Издав обезьяний клич, они встречаются взглядами. Они так размахивают кулаками, что плюмажи на их тюрбанах начинают яростно трепетать. Как в искусной драме – ни за что не различишь, где чувства настоящие, а где поддельные.

«Битва или игра?» – напряженно вглядываются некоторые. Писатели тоже. Манто опустил голову: то ли уснул, то ли расплакался.

А Кришна Собти, конечно же, и сейчас гневно грозит пальцем: «Сэр, довольно!»

Ио Сингх из «Тоба-Тек-Сингха» в ударе. Он пытается усложнить маневры стражников своими красными салютами[171] и теперь выдумал кое-что еще. До сих пор, несмотря на разные выходки, ситуация была под контролем, ведь патриотизм крепок, но Сингх осваивает все новые и новые приемы. Внезапно выскакивает из укрытия и сравнивает с землей чувство национальной гордости, возросшее до небес. Громогласные призывы патриотов дрогнули, а из-под оголтелой решимости стал подниматься взволнованный напряженный ропот: «Будьте бдительны, поймайте его, иначе нас ждет провал». Потому что поверх шелеста птичьих крыльев или чего бы то ни было, кровавых фонтанов и лозунгов, заглушивших бы даже вопли на матче по крикету, «Да здравствует Индия!», «Да здравствует Пакистан!», «Да здравствует великий вождь!», «Слава матери Индии!» гремит: «Сверху the грохот the annex the невнимательность к the мунг к the далу the Пакистана и Хиндустана the как же вам не стыдно».

Кажется, среди публики есть сыщики, одетые в штатское, их глаза бегают по сторонам, как у роботов, но Бишана поймать не удается. Ускользая от взглядов и военных в форме, и военных в штатском, он неожиданно возникает где-то среди толпы и начинает кричать. Скачет, кувыркается, выпрыгивает по обе стороны ворот, и никто не может остановить его.

Среди скандировавших «Да здравствует Пакистан!» он закричал: «Хар Хар Махадев», солдаты кинулись его ловить, но он, толи перемахнув через ворота, то ли проскользнув снизу, очутился на другой стороне и закричал: «Вода Замзама[172], ваше превосходительство». Какой-то ярый патриот, намеривший у себя во лбу семь пядей, ударил в него кулаком, но он просочился сквозь кулак, как дым.

Идея с кулаками понравилась Сингху. Он колотил по бедрам гигантов и с той и с другой стороны и тут же исчезал, а их безжалостные ноги подкашивались, на форме оставались следы. Им удалось удержаться на ногах, но дыхание сбилось. Они не могли повернуть голову, чтобы посмотреть, кто их атакует, поэтому он мог появиться откуда угодно в любой момент и свалить их. Остальные тоже все вглядывались: «Кто это? Обезьяна или какая-то нечисть? Куда подевалось это привидение?»

Нынче Бишану Сингху отлично удавалось внезапно появляться и так же внезапно становиться бесплотным. Вот он пощекотал за талию гвардейца в тюрбане с танцующим плюмажем – тот выгнулся, но, будучи малым смышленым, тут же выгнулся в другую сторону, как будто так было задумано в его воинственном танце. А гвардеец, стоявший с другой стороны, вслед за ним нарочито выгнулся в обе стороны сам – чтобы не отставать.

«Что бы теперь предпринять?» – с этой мыслью Бишан выхватывает из рук писателей и актеров любую книгу, какую вздумается, открывает и, почти крича, читает. Когда вперемешку с обычными лозунгами стали звучать литературные строки, ладно народ, даже писатели пришли в недоумение. И так стояли они в замешательстве, силясь что-то понять, и когда узнавали собственные строки, приветствовали их, как бы говоря: «Так это же мое несчастное творение». Например, когда он взял «Сухой баньян» и в воздухе эхом разносилось «даже сожженный дотла во время погрома, дом продолжает называться домом», вздрогнув, повернулся Манзур Эхтешам, а потом снова замер, как будто признавая вину, после этого, смутившись еще больше, он согнул свое длинное тело, наклонился так, чтобы сделаться совсем невидимым, и на цыпочках стал выбираться оттуда.

Но тот, кто год за годом погружался в безумие двух стран, сегодня был совершенно не намерен проявить даже каплю снисхождения. То, что случилось позже этим днем, – это граница, край границы, за пределами границы.

Солнце садилось, и настал момент опускать государственные флаги с обеих сторон. Разодетые гвардейцы, пытаясь скрыть спешку, хотели поскорее и как можно лучше выполнить свои обязанности. С особой горячностью они пожали друг другу руки, как будто говоря: «Дружище, мы сегодня заодно, враг – кто-то другой». Остался завершающий эпизод танца. Снять сверху оба флага.

Лозунги взметнулись так, как если бы это были руки-ноги, с проворностью обезьяны вскарабкавшиеся вверх по флагштоку, чтобы теперь доставить флаг вниз. Если шум за пределами сцены достигает того же уровня, что и на ней, спектакль начинает казаться пошлым – таким он и казался. И вот тогда что-то случилось. Хулиган выскочил, как обезьяна. И как сумасшедший. Прыгая с одного шеста на другой, как циркач, он мешал снимать оба флага. Стражники в панике. С обеих сторон. Если резко потянуть, веревка может порваться. Но почему она не тянется? Они беспомощно посмотрели друг на друга: «Дружище, давай держаться вместе, сохраним нашу честь, помогай!» В душе они боялись, что начальники обвинят их и вышвырнут со службы. Но сегодня флаг был свободен. Потянешь вниз – а он взмывает вверх, рванешь изо всех сил – застревает на месте. С обеих сторон.

Все внимание публики было устремлено туда. Зрители забыли свои громкие лозунги и смотрели, потрясенные. Вокруг опустилась тишина. С обеих сторон раздавались телефонные звонки, и куда-то отправляли гонцов, и в мгновение ока, маршируя, показался высший офицерский состав. Прямиком к воротам. «Флаг должен быть снят», – рычали они сдавленным, но