Растворяясь в песках - Гитанджали Шри

свою жизнь на ветке. Запихав жизнь обратно в себя, он, конечно, стал смеяться над этой шалостью. Стал, и что с того? Чтобы развлечь его, старший брат показал ему: «Смотри! Не плачь. Ха-ха-ха, видал?»

Двое мужчин бежали, привязав к толстой палке кусок ткани и усадив туда дряхлую старуху – как будто они сделали для нее качели. Или как будто деревенские жители убили гиену и теперь тащили ее в деревню, привязав к палке. Детей можно простить, потому что они были как раз в том возрасте, когда принято смеяться и играть.

Но когда двое мужчин, которые до сих пор несли и поддерживали эту женщину, почти что вышвырнули ее на дорогу и убежали, дети уже не смеялись.

Еще долго они сидели съежившись на том, вернее, на этом дереве и прижимались друг другу. Не осознавая и не понимая, они со страхом смотрели на то, что происходит на дороге, невинными глазами.

Дорога есть дорога. Кто она, чтобы вершить судьбу? Лежала безмолвно, но и у нее есть вены, возраст и способность ощущать радости и печали. Далеко-далеко тянется ее извилистое тело, но ведь все ее – если хлопнуть по ней за сотни миль, звук эхом добежит сюда. Потому что это река, воплощенная в дороге. Река жизни, как окрестил ее один английский писатель. Как у реки, у нее нет ни головы, ни ног, ни начала, ни конца, и в этой беспрерывности – утешение. Если встанешь с этого края, то здесь начало, встанешь еще где-то – там. Кто сможет остановить ее течение?

Но все это было еще до того, как появилась бомба. По крайней мере, тогда казалось, что из маленькой она будет расти и расти, извиваться, кружить и бежать. Лошади, верблюды, мулы, пешеходы, проходившее по ней, щедро делились с ней своими успехами и оживляли ее. Вдоль дороги росли тенистые деревья, и можно было освежиться в водоемах. А сколько было постоялых дворов, где отдыхали после долгой дороги. Хочешь – наслаждайся песнями и музыкой, хочешь – спи, а хочешь – наедайся до отвала.

Но, умоляю, прекрати эти бесчинства и кровопролития! Если убьешь, стоя на мне, то можешь поранить и меня, ранишь. И те двое детей, сколько еще они будут болтаться на дереве?

Стоял такой крик, что было ясно: ничего не прекратится. Беги сюда, беги туда, запрыгивай один на другого.

Посреди этой бойни на дороге молча сидел древний старик, соединивший руки в молитве. Вместе с дорогой он молился о том, чтобы все это прекратилось. Возможно, он сидел убитый, а руки так и застыли в молитве.

Тогда ребенок, тот, что младше, второй раз упал с дерева. На этот раз ему не удалось скрыться от глаз, и какой-то мужчина побежал к дереву, направив на него ружье. «Беги!» – закричало дерево, и малец заметался туда-сюда, что можно было принять за бег, а пули со свистом пролетали мимо, и ни одна его не задела. Но жизнь младшего теперь и его жизнь – старший спрыгнул с дерева и побежал за ним с криком: «Оставь моего брата, оставь!» Но пуля настигла младшего – он рухнул. Тут подбежал другой бандит и замахнулся ножом на старшего, в это время подошел тот, что застрелил младшего.

– Оставь его, – сказал он.

– Почему это? – спросил тот, что с ножом.

– Я его заберу, – ответил тот, что с ружьем.

Забрал. Куда, что случилось дальше – кто знает? Но дорога узнала Рахата Сахиба, когда спустя годы он вернулся и рухнул под то дерево. Пули перестали свистеть, но его лицо впечаталось в дорогу, и она продолжала слышать его дыхание и всхлипывания.

5

Кто знает, увидели ли женщины? Или дорога увидела их? Как они шли вместе с Рахатом Сахибом.

Рахату Сахибу нравилась дорога.

– Пойдемте прогуляемся вдоль канала, – сказал он. – Погода чудесная, освежитесь.

Мама тоже наслаждалась дорогой. Прогулка в тени деревьев и разговоры о когда-то сверкавших в канале светлячках.

Дочь засмеялась: Мама – достойная ученица Рози, хорошо знает, что где сверкает. Такое любопытство в ее-то возрасте – даст фору любой молодости. С улыбкой она представила, как скажет К. К.: «Тебе не кажется, что молодость приходит не вовремя? Пока ты еще несмышленый и не успел пожить. Она приходит, уходит, а мы даже не замечаем. В старости должна приходить. После всего, что ты пережил и осознал. Тогда уже хорошо понимаешь свои желания и стремления. И каждая мелочь, каждый пустяк молодости приносит удовольствие. И осознание».

Рахат Сахиб и Мама шли впереди, Мама наклонилась и коснулась дороги. Она была такой маленькой, и казалось, дорога, которая была совсем близко, сама поднялась ей навстречу, как бы говоря: «Ну же, коснись и ты меня!» и Мама пальцем дотронулась до нее.

Старая скала – это не просто камень, в ней спят души ушедших времен и людей. Первый человек положил на нее руку, и если коснешься скалы, это ощущение пульсирует в твоем пальце. И ты тоже начинаешь ощущать себя первым бесценным творением всевышнего.

Женщины замолчали. Остановились на мгновение. Маленькая женщина протерла лица листьев, свисающих с ветвей дерева.

Теперь она не казалась уставшей. Но у Дочери закралось сомнение – не призывает ли она сейчас Рози вселиться в себя, чтобы, исполнив желание своей умершей подруги-няньки, отдать ей долг. Мама стала наполняться энергией Рози.

Рахат Сахиб смотрел на нее уголками глаз. Улыбался.

– Вы не выглядите уставшей. Порхаете под этими деревьями.

От радости, имел он в виду.

– Что же я, становлюсь майной или воробьем, раз порхаю? – засмеялась маленькая женщина.

– Рози, – возникло в голове у большой. – Которая привела вас сюда.

Большую женщину охватило волнение: «Что такое внушила Рози Маме, что продолжает жить даже после смерти? Только из-за нее одной Мама становится не-Мамой. Внезапной и переменчивой. Удумала отправиться в самую сложную страну. Какой же одинокой я стала».

– Лодкой, апа, вы становитесь лодкой. Плывущей туда-сюда, как будто это не дорога, а вода. Покачивающейся на волнах. Неспроста в «Киме» Киплинг назвал ее «рекой жизни».

– Просто неровную поступь старости вы облекли в другие слова, и больше ничего.

И тут дорога накренилась. Или выгнулась. Мама пошатнулась.

– Ой-ой-ой, – подхватила ее Дочь. – Как вы идете? И на трость толком не опираетесь.

– Как королева, – сказал Рахат Сахиб, слегка рассмеявшись. – По великой дороге. Великой королевской дороге.

– Очень старая дорога, – сказала ставшая большой женщина, просто чтобы что-то сказать.

– Очень. Ее чинил Чандрагупта Маурья[175] и прокладывал дальше Шер-шах Сури[176].

– Вот это да! Вся история