В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

с причудливыми завитушками, и тут молодая глазастая рабыня-придверница – нет чтобы молча сторожить свою дверь, как ей предписано служебными обязанностями! – сказала ему:

– Не тебя ли я видела с тем человеком?

Петр подумал тогда: как хорошо, что еще не совсем рассвело, и не видно, как краска выплеснулась ему в лицо, – и сказал:

– Что ты клевещешь, я его знать не знаю!

После чего отошел к костру, делая вид, что очень замерз, а тебе ведь тоже, Господь, было холодно, но никто из нас не согрел тебя в ту проклятую ночь, никто не разжег для тебя костер, никто не спалил этот неблагодарный город! – и тут пропел треклятый петух.

– Столько лет я выпрашивал за это прощения, что у меня колени стали мозолистыми как у верблюда. Но я не к тому, не к прощению. Ни на что не рассчитываю, просто пришел сказать, что я тоже вырвал чипы и вспомнил, кто я, и мне стало стыдно…

– Иди ко мне, Петр, по правую руку. Сегодня же будешь ты у Отца.

Христос ласково оглядит толпу.

– Ну, кто еще?

Посомневавшись, из толпы начнут отделяться ничем не примечательные и никому на свалке ранее не известные люди: женщины с лицами в морщинах глубокой скорби, мужчины со шрамами от флагрумов, зияющими сквозь лохмотья. Их будет немного, и каждого Христос обнимет и, искренне счастливый их видеть, будет предлагать им встать по его правую руку, и над виссоном его самотканой судейской мантии будет струиться рассеянный синий свет.

Но основная толпа останется там, где была. Среди остающихся будет и Сэмэн, понимающий, что там, откуда струится рассеянный свет, ему ничего не светит, и что нет у него ни единого шанса прописаться на этой фильдеперсовой фатере, а на нет, как говорится, и Страшного Суда нет.

Заметив Сэмэна, Христос кивнет Петру:

– Иди, приведи его.

– Да ну, ты шутишь, Господь? – начнет было Петр.

Христос только бросит на него один-единственный взгляд, скорее короткий, чем кроткий, и сторож Района, вздохнув, отправится к Сэмэну. Апостол застанет Сэмэна уставившимся в небо, в вонючую яму с личинками звезд – такую он помнил из детства, когда отчим запирал его босиком в отхожем сарае и он от горя и скуки подглядывал за медленной жизнью опарышей, ползавших в выгребной яме.

Ящерица Жиж, вполне освоившаяся с ролью секретаря Страшного Суда, мигом взберется на гору медицинских масок и отчеканит:

– Родился и жил в Советском Союзе. В 17 лет на почве неприязненных отношений зарезал отчима.

Сэмэн захлопает глазами на ящерицу.

– Ниче се, вы тут следаков завели! Я все понял, начальник. Можно не повторять.

– Ты чего здесь разлегся? – спросит Петр.

– Я отчима зарезал – не слышал, что ли? – Сэмэн отчаянно щелкнет своей «Зиппо».

– За что?

– Было за что. Убийца я, в общем. А у вас там не убий, все такое. Кайфуйте, че, – Сэмэн отвернется, чтобы Петр не заметил, что у него задрожала губа.

– Не реви, – скажет Петр. – Послушай, что скажу. Я бы не стал – но Он тебя прощает. Вставай.

– Как прощает??? Убийцу?

– Ты поверил Ему. Он сказал, будет тебе по вере твоей.

Сэмэн подскочит, снова упадет, снова вскочит, кинется целовать руки Петра, грохнется на колени и поползет на коленях к Христовой поляне, но Петр его остановит:

– Встань. Ты человек, а не человекоподобное. На Районе не ползают, а ходят. Между прочим, даже по воде.

Тем временем, над Христом с каждой минутой будет шириться воронка синего света, но все же пока света не будет хватать на то, чтобы озарить всю толпу, и в этой обрыдшей тьме, в своих очерствевших от грязи лохмотьях, чешуйчатых шкурах, с нечесаной шерстью, кишащей вшами на том, что когда-то было человечьими лицами, люди будут неотличимы от змеекрысов. Глядя на них, Прохор будет даже почти готов поверить в теорию эволюции, ведь только она и главный ее нукер – инстинкт самосохранения – могли превратить прославленную бессмертную душу в горстку бесславных, но очень живучих рефлексов. Как бы демонстрируя эти рефлексы, Прохор швырнет в толпу горсть червей, и человекоподобные змеекрысы, расталкивая друг друга, набросятся на еду.

– Вот и хорошо. Змеекрысу – змеекрысово, – скажет Христос. – А нам пора.

– Это и все наказание? Они просто останутся тут? – изумленно спросит Иоанн.

– Ты считаешь, слишком гуманно? А ты представь, что целую вечность – всегда! – они будут слышать голоса тех, кто переселится на Район, их песни, их смех. Будут видеть идущий оттуда свет. И их будет пожирать зависть.

– Подождите, а как же геенна огненная? – высунет язык Эйнштейн.

– Зависть – это и есть геенна огненная, – скажет Христос.

– Возьми его с собой, – тихо попросит Мария, кивнув на Эйнштейна.

Христос покачает головой, как бы говоря «ай-ай-ай», и махнет Эйнштейну.

– Ну ладно, что с тобой делать. Незнание закона освобождает от ответственности. Пойдем, агностик. Будет тебе по вере твоей.

– Вообще-то, он всегда сомневался, – наябедничает ящерица.

– Сомнения трактуются в пользу обвиняемого, – улыбнется Христос.

Из синей воронки сверкнет, расправится и воссияет широкий солнечный луч. Христос ступит на него, как на трап, рукой показывая тем, кого он позвал, не робеть и проходить вперед, первой пропустит Богордицу, старца Савватия, плотника, Машеньку, и за ними пойдут все те, кому он велел становиться по его правую руку, и все те, кто сам решит, что готов предстать перед наностенами, перепрограммированными на чтение памяти, поскольку в своей памяти не сомневается.

И вдруг, когда они будут уже на половине пути к Району, к лучу необычайно проворно выкатится инвалидная коляска.

Христос бросит взгляд на коляску – и глаза его вдруг сверкнут, как тысячехвостые молнии.

– Ты осмелился прийти? – скажет Христос, помолчав мгновение.

Иуда, искалеченный после того, как его выблевала белуха, подкатится к краю солнечной мантии, волнами спадающей с плеч Христа, и жалобно заскулит:

– Я это сделал ради любви! Ради одной гречаночки! Я любил ее, а она любила шекели. Ты сам говорил, что любовь важнее всего! Прости меня! Ты простил своего палача! – Иуда ткнет пальцем в сторону удаляющегося по лучу центуриона Лонгина.

– Можно простить палача. Нельзя простить Иуду, – скажет Христос и отвернется.

39

И смерть, и ад отдали мертвых, которые были в них, и судим был каждый по делам своим.

Откровение Иоанна

Ящерица, поднаторев в секретарской работе, на всю свалку объявит приговор Иуде:

– Свяжите ему руки и ноги и выкиньте его во тьму кромешную, там будет плач и скрежет зубов! – вслух продекламирует ящерица, которая все-таки запомнила кое-что из непонятой ею Библии.

Иуда покатится к центру