В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

– Я ж те говорил: «Не бзди, прорвемся!» – крикнет Христу Сэмэн. – Слышь, это. А ты можешь превратить сейчас вот этих червей в рыбу и хлеб? Или в вино там, например. Как в Библии написано. Я, кстати, ее читал, в отличие от некоторых!

– А ты сам попробуй! – скажет Христос. – Я же тебе все объяснил тогда, когда ты меня в заложники взял. Надо просто очень сильно поверить, помнишь?

Сэмэн сомкнет свои сверкающие имплантаты, подаренные Христом, когда он еще был Альфа Омегой, его лысый череп и тощие скулы побагровеют, и он начнет лихорадочно чесать подмышки, силясь сосредоточить всю силу своей веры на бутылке портвейна «Анапа».

Тут в круг осторожно войдет целая делегация проходимцев-контрабандистов, с форсом прилетевшая на угнанных протезах. Вожак делегации прочистит горло, вынет какой-то сверток и, распаковывая его, сделает реверанс.

– Земно кланяемся вашей светлости с величайшим удовольствием и очень вас благодарим… Мы слышали, грядет некий суд, и вроде бы, говорят, вы будете верховным судиею… Мы смеем рассчитывать, что могли бы иметь основания полагать… Примите этот скромный дар в обмен на некоторые гарантии, так сказать… – и с этими словами вожак контрабандистов протянет Христу бутылку портвейна «Анапа»!

– Лично я взяток не беру, а этот – возьмет, – Христос, прищурясь, кивнет на Сэмэна, который, увидев бутылку, взмоет над костром, как ужаленный саранчой, и понесется по лугу, провозглашая:

– Падла буду пирожок, я реально вымолил портвейн!!!

Вдруг из замершей на безопасном расстоянии нетерпеливой толпы толпы раздастся крик:

– Ну, давай, спасай нас!

Это крикнет герпесный Эдик, старавшийся не попадаться на глаза Сэмэну после того, как предал его в пустыне, но не выдержавший и явившийся вместе со всеми, справедливо рассудив, что не станет же бывший кореш расправляться с ним при Христе.

– Представление начинается, – захлопает в ладошу аутокомпрачикос Адам.

Заметно поправившаяся моська Ева, которую он успел обрюхатить, обреченно взвоет, зная, что вскоре будет уже невозможно скрывать от Скорой Помощи признаки раннего токсикоза.

– Спасти вас? Легко! – спокойно ответит Христос. Он сделает шаг навстречу толпе, причем будто даже как-то взлетит над свалкой, подтвердив свои лавры искусного фокусника.

– Ну-ка! Кто из вас умер нищим, раздав свое богатство? Сделайте шаг вперед!

Герпесный Эдик, заправив руки в продранные карманы, первым выдвинется из толпы.

– Становись по мою правую руку! – прикажет Христос. – Только имей в виду, обмануть не получится. Когда мы прибудем к стенам Района, табуретка прочитает твою память, и, если ты врешь – полетишь прямо в ров с кипящей смолой.

Эдик тут же суетливо сделает шаг назад и потеряется в жужжащей толпе. Толпа закачается, как пчелиный рой на ветру, но больше никто из нее не выйдет.

– Нет желающих? – продолжит Христос. – Тогда дальше. Кто из вас был алчущим правды?

Из толпы, улыбаясь, выдвинется Билл Гейтс.

– Я был алчущим!

– Он сказал правду! – гаркнет ящерица Жиж, самовольно наделившая себя полномочиями секретаря Страшного Суда.

Гейтс, потускнев, задвинется обратно в толпу.

– Кто был миротворцем? Кто был милостив, чист сердцем? Неужели никого? Может, кого-то преследовали и поносили за имя Мое?

На этих словах из толпы выдвинется здоровенный амбал в черном спортивном костюме с торчащими из кармана нунчаками и рукоятью светового меча.

– Я, конечно, извиняюсь, – смущенно улыбаясь, скажет Петр (а это будет, разумеется, именно он). – Меня за имя Твое вниз головой распяли. Это считается?

Христос ахнет так, как ахают случайно встретив в чужой стране старого друга. За сорок дней, что они не виделись, Петр тоже прилично изменился – отросли на бритой голове колючки, и виски сразу посеребрились. Христос заметит, что на его ладонях кровоточат такие же, как у него самого, стигматы.

– Я это… извиниться пришел. За то, что я тогда, во дворе у Каиафы…

И Петр, покраснев, вспомнит, как в первый день опресноков они с Христом и остальными одиннадцатью учениками пришли в чей-то бедный иерусалимский дом, долго проплутав по улицам, наполненным грохотом праздника, визжащим голосами сотен паломников, прибывших изо всех уголков необъятной империи по земле и по морю. Доносился гогот из общественных купален вдоль главной улицы, ведущей к Храму, где паломники совершали омовение перед восхождением на Храмовую гору; слышался вой раздавленных в праздничной сутолоке, пока наконец у городских ворот они не встретили тихого человека, несшего кувшин воды, и он молча указал им на дверь в богатый дом одного из тайных поклонников Христа, и там их так же молча провели в горницу с занавешенным окном, где на низком столе стояла посуда из камня и была накрыта пасха: изжаренный целиком ягненок, напоминающий о невинных еврейских жертвах египетских палачей, горькие травы и цикорий в соленой воде, напоминающие о слезах, пролитых евреями в египетском рабстве, сладкая смесь из фиников, миндаля и меда, напоминающая раствор, который евреи использовали при строительстве пирамид, подгоняемые египетскими кнутами, и пресная полбяная лепешка, заменяющая квасной хлеб, изобретенный в Египте, чтобы в праздник спасения из Египта евреи не оскверняли себя этим изобретением.

Перед трапезой Сын Божий, взяв у проводника кувшин, принялся мыть ноги ученикам и вытирать их собственным широким поясом. Петр хотел было не позволить Христу дотронуться до своих ног, но Христос сказал:

– Если не дашь, не будешь больше со мной.

Потом они возлегли на ковры и подушки, ели пресный хлеб и пили вино, отдававшее смолой и изюмом, и Христос непонятно говорил, что это они едят его тело и пьют его кровь, и все они клялись ему в еще большей любви, чем он выразил им, когда мыл их ноги. Но Он усмехнулся и сказал, что один из сидящих предаст Его сегодня же ночью, а другой отречется еще до того, как прокричит петух, и это будешь ты, Петр.

Петр тогда возмутился в душе, и все думал об этом, когда солдаты потащили Иисуса на суд ко двору Каиафы, и сам Петр с другими учениками потащился за Ним – на таком расстоянии, чтобы солдаты не подумали, что они Его ученики, а решили бы, что это просто подгулявшие праздничные зеваки, с вечера так увлекшиеся смолистым вином, что еще не добрели до своего ночлега. Они малодушно прятались, боясь повторить Его участь – Христос-то ведь Сын Божий, и у апостолов до последнего оставалась уверенность, что Отец его как-нибудь вытащит из этой неожиданной передряги, Он все-таки всемогущ, а их-то отцы кто, безвестные рыбаки, их-то некому будет вытаскивать.

Христа сразу втолкнули внутрь, а Петр остался среди стражников, соглядатаев и зевак во дворе у капителей