В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

В охватившем его тогда на кресте содрогании он уже не видел ни черноголовой толпы, ни белоголовых стервятников, нетерпеливо кружащих вокруг Него, а увидел только гнездящихся неподалеку палестинских нектарниц, чьи самцы похожи на ожерелье из бирюзовых раковин, а самки – на серую мышь, и понял, что они тоже ждут, пока в его трупе поселятся черви, жуки и мухи, чтобы накормить ими своих птенцов, и, может быть, таким образом он возродится в виде самой красивой из птиц Палестины – удивительно, неужели Отец имел для него в виду именно это, и если так, то зачем, зачем??? Усилием окончательной судороги Христос отшвырнул от себя эту мысль, как трупную муху, и прошептал последнее в своей первой жизни:

– Отче! В руки твои предаю дух мой.

После чего Он наконец-то лишился чувств, и услышал пение назорейских горлиц, и увидел сизых дроздов, таких легких, что под ними не гнулась трава, и мелких речных черепах, греющихся под смоковницами, и весну с горными тюльпанами и анемонами, и над всем этим розовых пеликанов. Увидел он и свой дом: в одной комнатушке – овцы, в другой семья, в ней же спальня, кухня и плотницкая мастерская, две циновки, четыре горшка и сундук, и темнота, темнота, темнота – тогда ведь не строили с окнами, свет проникал только через дверную щель, и, если бы кто-нибудь спросил маленького Иисуса, кем он хочет стать, когда вырастет, он бы сказал, что хочет стать тем, кто даст людям свет; но теперь, снова услышав лязганье темной толпы у Голгофы, Он подумал: зачем им свет, если им так нравится темнота – зачем все это, зачем???

И вдруг, неожиданно для черноволосого центуриона, какая-то необъяснимая и неуемная сила потащила центуриона к кресту, и он, в нарушение всякого порядка, копьем проткнул бок приговоренного, тем самым окончательно прекратив его муки.

Было три пополудни. Сотня тут же заспешила в таверну недалеко от холма, ведь их отправляли следить за порядком во время казни только из-за этого хлюпика, которого нужно было то ли защищать от толпы, то ли, наоборот, не дать толпе отбить его у римских порядков – похоже, толпа и сама в этом до конца не разобралась. А вход в таверну был обвит виноградной лозой, такой же крепкой, как палка центуриона, и сотня ждала его отмашки – но вдруг поднялся страшный ветер, кресты с двумя еще живыми разбойниками, закачались и заскрипели, и только Его крест безмятежно замер под бурей и, кажется, засиял.

В миг черным диском накрылось солнце, и на землю спустилась тьма – в три пополудни! – хотя ни бродячие прорицатели, ни маги, ни чародеи, которыми кишела империя, не предсказывали никакого затмения, но многие потом замечали, что, когда солнце снова явилось, оно не было прежним, и осталось таким навсегда – побледневшим, как будто от негодования. После чего, очевидно, случилось замеченное немногими землетрясение, иначе как объяснить, что в Иерусалимском храме сама по себе разодралась завеса, отделявшая смертных от Святого святых, куда могли входить только первосвященники, как бы имевшие пропуск в вип-зону, ближе всех к Господу; и полотно, забрызганное кровью тысяч жертвоприношений, которое мог отодвинуть только Каиафа, допущенный в личное пространство Бога, разорвалось надвое сверху донизу, хотя никто до него не дотрагивался, и Каиафы не было рядом, он-то как раз был на Голгофе, поскольку возжелал лично насладиться зрелищем казни.

Воздух стал язвящим и плотным, как иссыхающая вода Мертвого моря, небо заволокло мертвенно-тихой грозой, и с него рухнули испепеленные бесшумной молнией вороны, отчего толпа и сама в миг онемела, не в силах ни проронить, ни проворонить ни слова.

Вздрогнула и пошла трещинами земля. Центурион в несвойственном ему смятении бросил взгляд на камни и увидел, что треснули даже они – тогда он поднял голову к повисшему на кресте – из раны в боку сочилась кровь вперемешку с водой, а лицо, с которого поднявшийся ветер согнал оводов, очистилось от крови и пота, от заплывших отеков и сияло, как лицо сладко спящего. Тогда биение аорты на миг остановилось за ребрами центуриона – так, будто этот «Царь Иудейский» крепко схватил его сердце своими раздробленными руками.

– Кажется, он и в самом деле сын какого-нибудь Бога, – прошептал центурион и вдруг громко сказал, обращаясь к повисшему на кресте, как будто минуту назад наконечник его копья не позаботился о том, чтобы распятый никогда больше ничего не услышал: – Ты там не забудь обо мне! Меня зовут Лонгин! Не забудь же!

Но Христос был уже мертв. Так закончилась пятница и началась суббота, когда, согласно Закону, нельзя делать ничего: ни исцелять, ни искать истину, ни, разумеется, воскресать.

Поэтому Христос воскрес в воскресенье. Оглядел пещеру, в которую свет сочился только из щели неплотно придвинутого камня, как из дверной щели в их доме без окон в деревушке на холме в Назарете. Поморщился от темноты – точно как в детстве – и без усилий прошел наружу сквозь камень, как сквозь бесплотную тень.

Здесь он увидел все того же центуриона с палкой из виноградной лозы – то ли тот охранял Христову могилу, то ли не в силах был покинуть Христа. Христос усмехнулся, подумав, что этот мордоворот был последним, кого он хотел бы увидеть в первые минуты своего воскрешения – но что произошло с самим мордоворотом! Если бы можно было одновременно впасть в глубокую кому и в истерическую эйфорию, побелеть и побагроветь, возопить и окаменеть, то он все это сделал.

Вдалеке побледневшая Магдалина жалась к пыльной, обомлевшей оливе. Идя к ней мимо центуриона, Христос потрепал его по чешуйчатой кольчуге, увешанной вмиг потускневшими наградными фалерами, и центурион, сглотнув все сорок лет своей предыдущей жизни, прошептал:

– Лонгин. Не забудь. Меня зовут Лонгин.

– Не забуду, – ответил Христос и удивился, как это черноволосый центурион за одну ночь поседел.

Рыская по Таймс Сквер в последнюю ночь последнего века последних времен, Христос вспомнит, что вскоре после Его вознесения центуриону предложили деньги, чтобы он утаил это чудо, но он отказался и, наоборот, отправился проповедовать о том, что лично был свидетелем животворящей смерти и сам видел, что воскресший Христос прошел через камень, как через тень, и многих Лонгин обратил от заблуждения к Господу, пока завистники Христа не послали к нему воинов, и он, угостив их обильным обедом, сказал им:

– Тот, кого мы убили, истинно был Сын Божий.

После чего бывший центурион оделся в белые погребальные ризы и сам подставил голову под мечи, чем обратил к Христу дополнительно еще и тех, кто