Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

Тридцать четыре

ДАНТЕ КИНТАНА ТОЖЕ БЫЛ НАЗВАН лучшим выпускником в Кафедральной средней школе. — Но мне не дали произнести речь. Меня просто вызывают, вручают табличку, и я говорю «спасибо».

— Ну и что? Кому какое дело до речи? Ты должен гордиться собой.

— Я горжусь. Но я хотел произнести речь.

— О чём?

— Я хотел поговорить о том, что я гей.

— Что ты хотел сказать?

— Что их нетерпимость — их проблема, а не моя.

— У меня почему-то такое чувство, что такая речь не очень понравилась бы в католической школе.

— Вероятно, нет. Почему всё всегда сводится к тому, что они хотят услышать? Им всё равно, что мы хотим услышать.

— Что мы хотим услышать?

— Что они отойдут в сторону и позволят нам захватить мир.

— Я не хочу захватывать мир. Я не хочу это слышать.

— Что ты хочешь услышать?

— Я хочу, чтобы они признали, что они не лучше нас.

— Как будто это произойдёт.

— О, как будто нам позволят управлять миром?

— Как мы можем заставить их измениться, если нам не разрешают говорить?

— Почему мы должны делать всю работу? Как ты только что сказал, мы не гомофобы — они гомофобы.

— Да, но, Ари, они не считают гомофобию чем-то плохим.

— В этом ты прав. А гетерофобия — это плохо?

— Нет такого понятия, как гетерофобия, Ари. И кроме того, мы не гетерофобы.

— Полагаю, что нет. Но я держу пари, что твои мама и папа счастливы. Данте Кинтана, лучший выпускник.

— Звучит важно, не так ли?

Я кивнул.

— Ага. Мои мама и папа безумно счастливы.

— Это единственное, что имеет значение.

***

Я лежал в постели в темноте. Я не мог заснуть. Я вспомнил разговор, который мы с Данте вели в начале семестра. В каком-то институте в Париже существовала стипендия для подающих надежды молодых художников, у которых была летняя программа. Он сказал мне, что подумывает подать заявку. Я сказал ему, что, по-моему, ему стоит это сделать. Но он замял тему и больше никогда её не поднимал. Мне стало интересно, подал ли он заявку. Мне стало интересно, получил ли он от них ответ. Я не собирался спрашивать. Если бы он хотел мне рассказать, он бы рассказал.

Тридцать пять

В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ школы, когда прозвенел последний звонок, я направился в кабинет мистера Блокера. Он сидел там, облокотившись на стул, и на его лице было спокойное и задумчивое выражение. Он заметил меня, стоящего в дверях.

— Ари, заходи. Тебе что-то нужно?

— Я просто зашёл… вы были… ну, когда я думаю об обучении, я буду думать о вас.

— Это очень трогательно.

— Да, может быть.

Мы оба просто кивали.

— Я просто пришёл, чтобы принести вам кое-что. Это подарок. Я знаю, что мы не должны дарить подарки учителям — никакого подкупа за оценки. Но даже если вы больше не мой учитель — и даже если вы всегда будете моим учителем — а, чёрт, я всё порчу. Я хотел дать вам это. — Я протянул ему маленькую коробочку, которую сам упаковал. Что было очень важным, потому что я ненавидел упаковывать подарки.

— Можно открыть?

Я кивнул.

Он осторожно развернул её и открыл коробку. Он продолжал кивать. Он вынул маленькие боксёрские перчатки. Он поднял их и засмеялся. И засмеялся. — Ты вешаешь перчатки на гвоздь.

— Ага, я вешаю перчатки на гвоздь.

Думаю, мы оба хотели что-то сказать, но на самом деле сказать было нечего. Не всё говорится словами. Я благодарил его. Я знал, что он благодарит меня. Я понимал, что он любил меня так, как учителя любят своих учеников. Некоторых из них, во всяком случае. Он знал, что я знаю. Я посмотрел на него. Взгляд, который говорил: Спасибо — и до свидания.

Тридцать шесть

И ВОТ МЫ все выстроились в шеренгу для торжественного шествия. Я смотрел на свою бордовую шаль — лучшие 5 процентов моего класса. Должно быть, много учеников спали на уроках, чтобы я попал в этот список. Никакого негативного самобичевания. Теперь в моей голове звучал и голос Кассандры. Я услышал настоящий голос Данте. — Ари! — Он весь улыбался. Он обнял меня. — Я нашёл тебя! — Да, я хотел сказать: ты нашёл меня однажды в бассейне и изменил мою жизнь.

— Мы с папой здесь. Мы сидим с твоей мамой и миссис Ортегой. Мама грустила, потому что не смогла прийти. Она шлёт тебе любовь, и Софокл тоже. — И он исчез в толпе.

Там было так много людей, а я ненавидел толпы. И всё же я был счастлив, и у меня порхали бабочки в животе — но я не знал почему. Мне просто должны были вручить диплом. Я должен был взять эту эстафетную палочку и начать свою гонку к чёрту знает куда.

***

Всё как в тумане, в какой-то степени. Я всегда как бы отключаюсь, когда вокруг много людей. Джина сидела в том же ряду — но всё равно слишком далеко. Девушка, сидевшая рядом со мной, всё болтала и болтала с девушкой, сидевшей рядом с ней. А потом она сказала мне: — Ты избил моего брата.

— Он, должно быть, очень хороший парень.

— Я не хочу об этом говорить.

— Тогда зачем ты заговорила об этом?

— Потому что.

Ну, она действительно научилась мыслить.

— Я буду добра к тебе, потому что это выпускной.

— Я тоже буду добр к тебе. Я Ари.

— Я знаю, кто ты. Я Сара.

— Поздравляю, Сара. Ты сделала это.

— Не пытайся говорить со мной сладкими словами.

Вот и всё о доброте. Если что-то и было в прошлом, оно не оставляло тебя в покое. Оно любило преследовать тебя.

Мистер Робертсон произносил несколько слов, пока мы с Сарой вели наш шёпотом разговор — если это можно так назвать. Он представил преподавательский состав как группу, и они встали. И мы устроили нашим учителям овацию стоя. Они заслужили это. Они более чем заслужили это.

А потом он представил Кассандру. В заключение он сказал: — Во всех отношениях она была блестящей и необыкновенной студенткой. Для