Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

— Тогда, — сказала Джина, — когда, с моральной точки зрения, приемлемо заниматься сексом?

— Никогда, — сказала Кассандра. — Может, это зависит от религии. Если ты католик, тогда с моральной точки зрения это никогда не будет приемлемо — только если, конечно, вы не пытаетесь завести детей.

— В Америке извратили понятие секса, — сказала Сьюзи. — Если ты занимаешься сексом вне брака, просто не говори никому. Никто не будет спрашивать. И, вот правда, никто не хочет этого знать. И всё будет нормально. Просто не говори об этом. Каждый раз, когда я вижу беременную женщину, я хочу подойти к ней и сказать, «вижу, у вас был секс. Вы молодец.»

Сверчку очень понравились слова Сьюзи.

Затем вскочила Джина. — Если парень встречается с девушкой, люди и не предполагают, что они занимаются сексом. Но если парень встречается с другим парнем, ну, тогда все предполагают, что они, совершенно точно, занимаются сексом. Потому что все знают, что парни-геи сексуально озабоченные.

— Это нечестно.

— Ну, будучи гомосексуалами, придётся с этим смириться.

Мы с Данте подумали, что это очень смешно. Но почему люди постоянно говорят о нашем сексуальном выборе? Выборе? Это не как выбирать между двумя кандидатами, выдвигающимися в президенты. Это совсем не так.

Двадцать три

ВЕЧЕР ПЯТНИЦЫ, И Я ТОЛЬКО ЧТО вернулся с пробежки. Иногда было хорошо пробежаться в одиночестве. Очень хорошо. Я сидел на крыльце, позволяя сердцебиению замедлиться, с меня ручьём тёк пот. Мама вышла из дома. Она села рядом со мной.

— Хорошо выглядишь, мам.

— Я еду встретиться с друзьями, поужинать и выпить. Мне не очень хочется уходить, но мне нужно научиться жить без твоего отца. И я уверена, что хорошо проведу время. У меня замечательные друзья. И они всегда знают, как рассмешить меня. Мне бы не мешало немного посмеяться.

— Правильно, мама.

— Данте скоро приедет. Мы, наверное, потусуемся в Чаркоэлере. Веселись, мама. Если сильно напьёшься, позвони мне, я заберу тебя. И даже не буду требовать объяснений.

Она засмеялась. — Комендантский час для меня случаем не установлен?

Я смотрел, как она уезжает. Я услышал, что Легс скребётся о входную дверь. Я открыл для неё дверь, и она плюхнулась рядом со мной.

В тот же момент, я увидел, как Данте выпрыгивает из машины своего отца.

— Привет, — сказал он.

— Привет. Хочешь потусоваться в Чаркоэлере и послушать радио?

— Не отказался бы. Мы улыбались друг другу. — Ты когда-нибудь снимаешь свою футболку на пробежке?

— Не-а. Я знаю, какая игривая улыбка была на моём лице. — Моя мама уехала на весь вечер, а мне нужно принять душ — и я хотел спросить, не хотел бы ты присоединиться ко мне. Или, может, такие развлечения не для тебя.

— Увидимся в душе. Он, вместе со следующей за ним Легс, уже открывал сетчатую дверь.

Я рассмеялся. Думаю, это значит да.

Двадцать четыре

НАША ЖИЗНЬ ВЕРНУЛАСЬ к некоему подобию нормальности. Нормальность. Интересное слово. Как вообще гею такое слово использовать? Мы с Данте начинали понимать, что наша любовь друг к другу — это непросто. И никогда не будет простой. — Любовь больше не была новым словом. Это мы должны были делать это слово новым — даже когда оно казалось старым.

Однажды вечером Сьюзи объявила:

— Меня приняли в Университет Эмори в Атланте.

Данте сжал кулак в воздухе:

— Я знал, что тебя примут. Ари уже знает, но меня тоже приняли в Оберлин — со стипендией.

Я смотрел на Данте. Мне так нравилось видеть его счастливым.

— Меня приняли в UT, — сказал я.

— Ура! — Джина немного потанцевала, сидя за моим кухонным столом. — Меня тоже.

— Хочешь быть соседями по комнате?

— Чёрт возьми, нет! Я не буду жить с невозможным красавчиком. Ты отпугнёшь всех моих потенциальных женихов.

— Приятно знать, что ты всё продумала наперёд.

Мы с Данте обменялись взглядами. Мы были счастливы. И нам было грустно.

Двадцать пять

ОДНАЖДЫ В ЧЕТВЕРГ ВЕЧЕРОМ ЗАЗВОНИЛ телефон. Мама ответила. Звонили ей, а не мне. Я надеялся, что это Данте. Каждый раз, когда звонил телефон, я всегда надеялся, что это Данте.

Я вышел на крыльцо, и Легс последовала за мной, и почему-то я почувствовал странное спокойствие… Я просто сидел там, пока начинало садиться солнце. Я хотел вдохнуть всё это спокойствие и закатное солнце и сохранить это в себе навсегда. Я закрыл глаза.

Я почувствовал, как мама села рядом.

— Угадай что?

— Сколько попыток у меня есть? — Я посмотрел на неё, и она посмотрела, посмотрела… — Мам, что-то случилось? Что-то плохое?

— Нет, ничего плохого. Просто случилось что-то очень хорошее с твоей мамой.

— Что именно?

Её губы задрожали, и слёзы потекли по её лицу.

— Меня назвали учителем года.

Я не смог сдержаться. Я издал самый громкий в своей жизни «Ajúaaaaaa![33]» Я обнимал и обнимал её.

— Ах, мам, я так горжусь тобой!

Она не могла перестать улыбаться.

— Но ты знаешь, что бы сказал твой отец.

— Да, думаю, знаю. Он бы сказал: «Давно пора».

— Именно это он бы и сказал.

— Ну, я только что сказал это за него. — Я был так счастлив, что захотел сделать что-нибудь безумное, поэтому выбежал на пустую улицу и закричал: — Моя мама — учитель года! Да, сэр, Лилиана Мендоса — учитель года!

— Ари, соседи подумают, что ты сошёл с ума.

— Я и схожу с ума, мам. Я схожу с ума от любви к тебе.

Некоторые соседи действительно вышли. — Всё в порядке, — сказал я. — Я не сумасшедший. Я просто праздную. Мою маму назвали учителем года.

Наша соседка, миссис Родригес, очень милая старушка, просто покачала головой и улыбнулась. — О, это замечательно. Ты так много работала, Лилиана. Просто замечательно. — А соседи, которые вышли посмотреть, что происходит, подошли и сказали невероятно добрые вещи вроде: «Мы так тобой гордимся». А моя мама выглядела такой же сияющей, как закатное солнце.

Когда соседи ушли, мы с мамой просто сидели на крыльце. Я понял, что мы оба плакали. — Боже, как я хочу, чтобы твой отец был здесь.

— И я, мам. Я скучаю по нему больше всего на свете.

Знаешь,