Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

В казенном доме, куда она прежде всего отправилась, швейцар как-то особенно предупредительно (лицо, о котором она спрашивала, внушало ему видимо большой решпект) сообщил ей адрес Мурзина, сказав, что «Степан Михайлыч должны быть безпременно у себя дома теперь».

Мурзин жил в Старой Конюшенной, в нововыстроенном доме, и занимал довольно большую квартиру во втором этаже, куда и направил девушку дебелый парень в синей сибирке, состоявший здесь на положении привратника.

Она подошла к указанной им двери налево, дернула за пуговицу колокольчика… Но в то же самое время дверь внезапно отворилась, чуть не задев ее по голове, и на площадку лестницы быстро вышла женская особа в пальто и низко надвинутой на брови шапочке, повязанной вниз к подбородку черным вязаным шарфом, который она как бы инстинктивно потянула себе на лицо испуганным движением при неожиданном виде Настасьи Дмитриевны.

За нею на пороге показался, очевидно, хозяин квартиры, проводивший ее до передней, среднего роста, лет тридцати пяти, с продолговатыми бледно-голубыми глазами, словно застывшими под своими недвижными веками. Он не то смущенно, не то подозрительно глянул на стоявшую пред ним в недоумении Ларину и тотчас же перевел глаза на торопливо сбегавшую вниз по ступенькам лестницы недавнюю гостью свою. Ему, видимо, хотелось остановить ее, сказать ей несколько слов, но он не решался в присутствии посторонней…

– Вы ко мне? – скороговоркой обратился он к Настасье Дмитриевне, когда шаги той смолкли за отворенною ей привратником дверью на улицу.

– Господин Мурзин… Степан Михайлович? – проговорила Ларина.

– Я.

– Мне бы хотелось переговорить с вами… – неуверенным голосом объяснила она.

Он еще раз подозрительно оглянул ее снизу вверх.

– Фамилия моя Буйносова… Вы из Болгарии получили от меня в начале этого года письмо для передачи…

– А, знаю! – не дал он ей кончить. – Не угодно ли будет войти?..

Он пропустил ее вперед, в темную переднюю, вошел сам, заперев за собой дверь на крюк.

Она скинула пальто, калоши. Он повел ее в свой кабинет, довольно просторную комнату, с полками библиотеки кругом и целым ворохом газет, брошюр и бумаг на столах и стульях.

– Не угодно ли вам присесть будет? – коротко проговорил он, указывая кресло у письменного своего стола.

Она опустилась в него.

Он сел насупротив, уставившись на нее пристальным, смущавшим ее своею неотступностью взглядом и, видимо, ожидая, чтоб она начала разговор.

Но она оставалась безмолвна, как-то бессознательно ожидая в свою очередь, чтоб он поощрил ее говорить. Так прошло с полминуты.

– Я письмо ваше своевременно отправил, – сухо, как бы официально проговорил он наконец, – и, как мне известно, оно дошло по назначению.

– Я чрезвычайно благодарна вам, – поспешно отвечала она, – и прошу извинения, что так прямо, безо всякого с моей стороны объяснения, отправила его на ваш адрес… Мне так сказано было сделать в письме, полученном мною от брата пред этим…

– Вы где его получили, – прервал ее Мурзин, – в Горнем Студне?

– Из Горнего Студня, – объяснила она, – я была в госпитале в **.

– Разве он там был? – воскликнул изумленно ее собеседник.

– Кто? – с неменьшим удивлением спросила девушка.

Мурзин не отвечал; брови его сжались, и бледные глаза вскинулись опять с тем же выражением подозрительности на Ларину.

– Как именно доставлено вам было это письмо, можете мне сказать?

– Чрез одного раненого после второй Плевны, которого привезли к нам…

Он еще раз поморщился.

– Знаете, кто это был?

– Нет; мы фамилий никогда не спрашивали там… Он умер притом чрез несколько дней после того, как передал мне это письмо.

– Он ничего вам не говорил, передавая его?

– Ровно ничего! – подчеркнула Настасья Дмитриевна.

– Писал вам опять брат с тех пор? – спросил он обрывисто.

– Нет, но я имею о нем известие… стороной, он в Венеции был в последнее время, на месте…

Мурзин повел головой, как бы говоря: «знаю».

– И мне теперь необходимо известить его об одном обстоятельстве, – продолжала Ларина, быстро доставая из кармана заготовленное письмо к брату, – мне ужасно совестно беспокоить вас опять, но если вы имеете все так же возможность доставить его…

– Очень нужное? – не давая ей договорить, кивнул он на конверт, который она с какою-то невольною робостью протягивала ему через стол.

– Да, очень, – подтвердила она, – у нас с ним родственник есть один… зять, он имеет дела с заграницей и хочет доставить там брату место по своей торговле…

На лице Мурзина выразилось очевидное для Лариной беспокойство.

– Разве он не доволен своим теперешним положением? – воскликнул он поспешно.

– Я не знаю… не думаю, – возразила она, – и даже полагаю напротив: графиня Драхенберг – он поступил учителем к ее сыну – очень хорошая женщина; я с ней познакомилась в Болгарии… Но брат мой вовсе не создан… не подготовлен быть педагогом… особенно воспитателем. Но если б он был и другой даже, какое будущее в учительстве, притом за границей, где русские живут лишь проездом?.. Раз уж он принужден жить в изгнании, – вздохнула тяжело девушка, – надо подумать, как ему лучшим образом устроиться там.

– A я полагаю, – молвил на это Мурзин, ехидно, показалось ей, прищурившись на девушку, – я полагаю, что человек тех убеждений, которых держится ваш брат и которые вы, вероятно, разделяете…

Он приостановился на миг, пытливо глядя ей прямо в глаза.

«Не разделяю, нет!» – чуть не крикнула она на это в первую минуту, но тут же в силу какого-то инстинкта прикусила губы и опустила глаза. «Пусть договорит!» – проносилось у нее в голове.

– Такой человек, я полагаю, – докторально продолжал Мурзин, – имеет в виду «занятия» несколько более широкого и общеполезного характера, чем эгоистическую заботу о собственном «устроении» по какой-нибудь торговой части… и мы с вами, с этой стороны, никак не вправе отрицать raison d’être2 его настоящаго «учительства» – оно, весьма может быть, заключает в себе очень серьезную и определенную цель, – веско заключил Мурзин.

Настасья Дмитриевна не поняла и пытливо в свою очередь взглянула на говорившего.

– Если это состоит в том, что он мальчику, которого поручили ему учить, станет проповедовать те же «убеждения», какие самого его заставили бежать за границу, то, по-моему, это… (не добросовестно, срывалось у нее с языка, но она удержалась) слишком рано во всяком случае.

Ученый собеседник ее двусмысленно усмехнулся.

– Это зависит от взгляда. Некоторые полагают, что на той стадии гражданского развития, на которой находимся мы в настоящую пору, наука вообще к делу не важна, a что главное развивать с юных лет в нарастающем поколении критическое отношение к существующему социальному порядку…

– Ах, вот за это самое