Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

сестрица, как благодарен вам за родственные ваши ко мне чувства! – воскликнул он растроенным тоном. – Я человек не дурной, поверьте, и если б Антонина Дмитриевна понимать это хотела…

Он оборвал коротким вздохом, прищурился слегка на свояченицу и заговорил опять как бы несколько смущенно:

– Позвольте вас, сестрица, обеспокоить одним моим вопросом.

– Каким? – спросила она, подымая на него глаза в свою очередь как бы чуть-чуть испуганно.

– Не нуждаетесь ли вы в чем теперь?

Она не успела ответить.

– Потому, – продолжал он торопливо, – вы бы меня смертельно оскорбили и огорчили сердечно, если б обошли меня в таком случае… Я всею моею душой, могу сказать, всегда готов по-родственному… по-братски…

– Спасибо вам, – прервала его Ларина, морщась и краснея, – мне ничего не нужно…

Но у него был такой просящий и как бы оробевший вместе с тем вид, что она тут же прибавила:

– Я не из гордости, Пров Ефремович, право… Если б я очутилась когда-нибудь в большой нужде, я скорее бы, конечно, обратилась к вам, чем к кому-либо другому за… за временным одолжением, – чуть-чуть подчеркнула она.

Он еще раз ухватил ее руку обеими своими:

– И поверьте, не то чтоб я, вы одолжите меня этим превыше меры… Потому я, сестрица, расположением вашим дорожу чрезвычайно и близкое себе лицо вижу в вас. Я лаской не избалован: родительницы лишился еще в детстве, батюшка мой был человек суровый… Так если такая особа, как вы, которую я по всем правам должен уважать, оказывает мне дружественное чувство, то я со своей стороны всю душу, кажется, готов положить…

Он смолк от нахлынувшего на него умиления и отвернулся, мигая влажными глазами…

Настасья Дмитриевна вдумчиво глядела на него: в мысли ее слагалось какое-то соображение:

– Вы добрый человек, Пров Ефремович, – молвила она, – вашим словам верить можно, и я вам верю действительно… Я не в нужде, повторяю, и с этой стороны мне не о чем у вас просить, но вы, быть может, могли бы мне послужить добрым советом в одном обстоятельстве…

Она как бы вдруг заколебалась продолжать…

– Говорите, сестрица, сделайте милость, – воскликнул Сусальцев, – я рад-радешенек буду, если только, чем могу…

Она еще раз зорко воззрилась ему в лицо:

– Знаете ли вы, – начала она дрогнувшим голосом, – кто этот молодой человек, Поспелов, которого вы видели в Венеции у графини Драхенберг… и про которого Тоня говорила вам такие гадости? – примолвила девушка со мгновенно выступившим у нее опять при этом воспоминании румянцем негодования на щеках.

Он раскрыл широко глаза:

– Нет, не знаю-с, впервой и увидал его только тут на самом кануне моего отъезда… А вам, что же, известен он разве?

– Это брат наш с Тонею, – медленно прошептала она, бессознательно озираясь кругом, – Володя… Владимир Дмитриевич Буйносов.

Пров Ефремович руками всплеснул и даже побледнел весь:

– Сосланный?

Ларина утвердительно кивнула.

– Уйти значит успел, и теперь… в Венеции… А Антонина Дмитриевна «альфонсом» его зовет, родного-то брата!..

Он вскочил с места, прошелся, пробежал в лихорадочном волнении по зальцу, сел опять:

– Вам как же это известно, сестрица?

– Я от него письмо получила.

– Оттуда?.. по почте? – промолвил тут же испуганно Сусальцев.

– Нет; я была еще тогда в Болгарии. Письмо доставлено было мне по случаю…

Она опять приостановилась, почитая неудобным сообщить ему подробно о «случае». А произошло это так.

На первых порах службы ее в госпитале, после известного дела на Зеленых горах, привезен был в числе раненых молодой пехотинец из вольноопределяющихся, довольно тяжело раненный в ногу. Это был субъект непривлекательной наружности и жестокого нрава, мрачно относившийся ко всему его окружавшему и переносивший как бы с досадой уход и заботы о нем врачей и сестер. Настасья Дмитриевна была поэтому весьма удивлена, когда однажды после перевязки – дело было вечером, большинство раненых кругом спало – человек этот, каким-то странным, как бы испытующим взглядом посмотрев ей в глаза, тихо проговорил:

– Возьмите у меня под подушкой письмо, – это вам от брата.

– От… вашего брата? – спросила она, не поняв.

– От моего! – фыркнул он. – Никакого брата у меня не имеется; от вашего, от Буйносова.

Она поспешно сунула руку под подушку, ощупала и вытащила конверт.

– Как оно к вам попало? – невольно спросилось ею.

– Из Горного Студня доставлено, – как бы так же невольно сорвалось у него с языка.

– От кого?

Он вдруг весь пришел в раздражение:

– Вам этого нисколько знать не нужно, – прошипел он, – и не старайтесь… и оставьте меня, прошу; вы свое дело сделали, и мне с вами разговаривать нечего…

Она удалилась в большом недоумении. Каким путем могло это письмо попасть в Горный Студень, письмо от русского беглого ссыльного, и очутиться теперь для передачи ей в руках темного армейца, не имеющего очевидно никаких точек соприкосновения с блестящею средой, пребывавшею в ту пору там, в том неказистом болгарском местечке? «Неужели это в связи с теми толками?» – спрашивала она себя, вспоминая слышанное ею что-то за несколько дней назад от приезжавшего из Горного Студня врача о прибытии-де туда какого-то «доверенного от русских эмигрантов», благосклонно будто бы выслушанного в продолжительной аудиенции и уехавшего с какими-то надеждами… Все это очень походило на сказку, и Настасья Дмитриевна, озабоченная своим насущным делом, пропустила в ту пору эти «россказни», как говорится, мимо ушей. Они теперь невольно приходили ей на память.

Но ей не удалось проверить их: проезжавший врач уже вернулся к месту своей службы, а мрачный передатчик письма умер несколько дней спустя от воспаления вен… В самом же письме не заключалось ни слова о способе, каким оно доставлялось ей. Володя в нескольких строках извещал сестру, что он благополучно пребывает в Вене, где имел случай поступить учителем в одно русское семейство, с которым уедет по всей вероятности на зиму в Италию. «Письмо твое из ***, говорилось далее (она отправила его чрез посредство Коробкина), в котором ты сообщаешь о патриотическом (прилагательное это было в подлиннике подчеркнуто) намерении твоем поступить в госпиталь за Дунаем, я получил и пишу тебе на всякий случай туда, отвечать же мне, если вздумаешь, очень прошу не по почте, дабы ты себя совершенно бесполезно не компрометировала, ибо не сомневаюсь, что где русская власть, там все письма читаются. А так как особенных оказий доставить мне письмо частным образом ты легко не найдешь, то и воздержись вообще от писания. Впрочем, можешь и так поступить: напиши, вложи в конверт с адресом Василию Ивановичу Поспелову (значусь ныне под сею кличкой), а конверт вложи в другой на имя Степана Михайловича Мурзина в Москве