Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский

объективными причинами и нельзя было сделать по-другому, можно сокрушаться: кто же знал, что так случится? – но вот случилось же, и все объективные причины перестали такими быть. Случилось – и все причины становятся фатальными, все решения – ошибочными, в том числе сама необходимость поисковых работ этого сезона, поскольку она не дала никакого результата. И от этого за Тоню ещё обиднее… Нет, не то, – здесь должно быть какое-то другое слово, но я не мог его найти.

Как же так, Тоня – и в Саянах ты бывала, и на Памире, а по сравнению с ними здешние горы – и не горы вовсе, а безобидные холмики, и там всё было без происшествий, а здесь… Это был твой послед… заключительный маршрут в сезоне, ты его прошла, и остались только эти пять километров возвращения в лагерь, а впереди – вылет домой, поездка за детьми…

Ну почему всё так жестоко! Всего пять километров по тропе в долине речки, без скал и лавин, почти по ровному месту…

От сознания своего бессилия что-то изменить злая досада саднит душу, муторно, хоть провались…

Из переговоров Нижнеангарска с Жерго стало известно, как всё произошло. Тоня по каменной россыпи спускалась к ручью (оранжевый анорак, как бабочка…) и наступила на «живой» камень. Огромный валун опрокинулся и придавил ей ногу (а Витя из путаных слов Бессонова не всё понял и решил, что был камнепад). Лёня обернулся на вскрик, подбежал, но руками ничего сделать не смог, вернулся за топором, вырубил вагу, откатил камень в сторону. Перелом оказался тяжёлый, открытый, он наложил жгут, чтобы остановить кровь, а сам побежал в лагерь вызвать санрейс и сразу же, взяв с собой Колю и горняков, поспешил обратно, чтобы вынести Тоню к вертолёту. Когда они добрались до места, она уже умерла – судя по всему, от потери крови…

Я представил себе, как было тоскливо и страшно лежать ей одной в тайге с невыносимой болью в ноге и чувствовать, что по капле вытекает из неё жизнь, и нет поблизости никого, кто бы помог. А мы здесь беззаботно собирались в маршрут на жилу и ничего не знали: готовили завтрак, шутили, смеялись…

Среди света и плеска волн она вдруг необычайно ясно осознала своё «я», своё существо, в которое хрустальным ручьём вливался мир. Она была морем, и светом, и вечностью. Мера всего сущего пела в ней – пела яхта, пел ветер, пело море, пело небо; она раскрыла обращённые к солнцу глаза – молния пронзительной боли, плеск волн, пение, начало и конец, слитые в одно, шум и безмолвие. Мистерия.

Эрих Мария Ремарк, «Гэм»

К вечеру сообщили, что вертолёт сегодня в лагерь не полетит – нет погоды. Круглов стал советовать Лёне, что нужно сделать: тело завернуть в брезент и положить в тенистое место… а может, на Жерго поблизости есть наледи нерастаявшие? Нет? Тогда обложить крупными глыбами, их в речке полно, они ночью долго остаются холодными. А сверху укрыть пихтовыми ветками, они тоже помогают сохранности. Пихта поблизости растёт? Ну вот, ломайте пихту. А тут всё наготове: и врач, и вертолёт, и следователь, при первой возможности вылетят.

Потом Круглов спросил: «Какая мерка?» – и до меня не сразу дошло, что это – Тонин рост, мерка для гроба…

Принесли хрустальную туфельку и к Золушкиным сёстрам. Они из сил выбивались, чтобы втиснуть ногу в крохотную туфельку, но ничего у них не получилось.

Золушка видела, как они стараются, узнала свою туфельку и спросила с улыбкой:

– Можно и мне примерить туфельку?

Сёстры в ответ только высмеяли её.

Но придворный, который пришёл с туфелькой, внимательно посмотрел на Золушку. Он увидел, какая она красавица, и сказал, что ему дан приказ примерять туфельку всем девушкам в королевстве. Он усадил Золушку в кресло и едва поднёс туфельку к её ножке, как она наделась совсем свободно.

Сёстры очень удивились. Но каково же было их изумление, когда Золушка достала из кармана вторую такую же туфельку и надела её на другую ногу!

Шарль Перро, «Золушка»

Напоследок меня вызвал Кирилл и сказал, что нас с Каргадона будут вывозить – мне надо заменить Витю на Илигире. Вот не поехал я сразу, весной, так нет же – бог шельму метит, и плевать на то, что теперь я дозрел до согласия по доброй воле туда отправиться, – он нашёл способ ткнуть меня носом… Пусть формально обвинить некого, – ясно же, что причина в накопившейся усталости. Сто раз наступила бы Тоня на тот валун – и он не сдвинулся бы с места, а тут ослабло у неё чувство опасности, немного отвлеклась, и нога встала именно на ту точку, где камень лишается равновесия… Лежит она сейчас там – маленькая, лёгкая, ничего ей уже не надо, и не знает, что столько людей сейчас о ней думают, что-то там организовывают, бумаги пишут…

Если бы ничего не случилось, мы, вернувшись с поля, с гордостью докладывали бы начальству, какие мы молодцы, что в таких сложных условиях выполнили все запланированные работы. А сейчас до того ненужными кажутся маршруты без находок, которые мы прошли, пустые канавы, которые мы там накопали. Зачем всё это было, если Тони больше нет…

А вообще – кто знает, где его путь окончится? Может, и для меня давно камень приготовлен, лежит и дожидается. Такая работа…

Сцены сменяли друг друга без всякой связи между собой. Картины были таинственны. Должно быть, они исходили откуда-то изнутри меня самого, потому что у меня не возникло ощущения, что они имеют какой-то посторонний источник. Они чётко проецировались в хрустальном шаре, притом были цветными и объёмными, как изображения по голографическому телевидению.

Реймонд А. Моуди, «Жизнь до жизни»

Половину ночи я не мог заснуть, а потом до утра спал без сновидений и, пробудившись, стал вспоминать, куда же мы сегодня собирались пойти, но вдруг как иглой пронзило мозг: Тоня… За палаткой потрескивал костёр, Гладышев с Аркашей хлопотали над завтраком и негромко переговаривались между собой. А я лежал в спальнике, вспоминая вчерашний день, и пытался представить в деталях, как там всё было, и вместе с Лёней переживал ужас того, что видел он… Подошло время связи, я включился – Нижнеангарск разговаривал с Жерго. В переговорах выяснилось, что где-то на побережье Байкала произошёл «нештатный случай» с Ми-два, и все полёты на несколько дней запретили. Это значит, Тоню пока вывезти не