Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский

«Уже вернулись. – Я немного удивился. – Наверное, маршруты вчера закончили рано и успели до лагеря дойти». Я несколько раз повторил свой вызов, но Лёня молчал. И я объяснил это для себя непроходимостью радиоволн. Бывает в атмосфере такое явление.

Мне понравилось, что начальник отряда по возвращении сразу взял власть в свои руки и сам подошёл к рации. Можно надеяться, что к концу сезона придёт к нему уверенность и понимание того, что и как нужно делать. И хорошо, что меня сейчас нет в лагере. Пусть он Колечкину сам покажет, кто в доме хозяин.

Я решил дождаться ответа Бессонова и расспросить, как они с Тоней сходили. Безрезультатно – ни Лёни в эфире, ни Коли. В восемь на связь вышла Надежда Фёдоровна. Я сообщил, что у нас всё нормально, и вместе с ней стал ждать, когда прорежется Лёня. Минут через пять он появился. За треском и свистом я разобрал, как Лёня прокричал:

– Срочно нужен санрейс. Срочно! Как поняли? Приём.

В наушниках прозвучало:

– Принято, нужен санрейс.

И после паузы:

– Для кого нужен, что случилось?

Ответа не было. Что же, Лёня не расслышал вторую фразу из-за помехи? Я сразу ощутил, что это значит, когда говорят: сердце упало. В груди его не было, оно сильными толчками гнало кровь откуда-то снизу. Что там могло произойти, почему Лёня сказал «срочно», почему замолчал?

Надежда Фёдоровна всё звала и звала лагерь – чтобы оформить санитарное задание для вертолёта, нужны фамилия больного или пострадавшего и причина вызова. Она вызывала и нас: не слышим ли мы Бессонова? Но всё было глухо.

Я не знал, что и подумать. Почему Лёня то появляется на связи, то исчезает? Медведь, что ли, их терроризирует, кого-то поранил? Или у горняков какое-нибудь ЧП? Нет, ещё слишком рано, они сегодня и копать-то не начинали. А вдруг это вчера случилось? Канавы заданы в опасном месте, на крутом склоне, там может стенка осыпаться или глыба сверху свалиться. По моей подсказке Лёня перед уходом провёл беседу с канавщиками, чтобы соблюдали осторожность, и заставил расписаться в журнале инструктажа. Да кто их принимает всерьёз, эти инструктажи! Хоть и вдалбливают нам каждый год перед выездом в поле, что правила техники безопасности написаны кровью, но все понимают: если их до последней буковки соблюдать, невозможно будет работать. Вот не залетели бы мы с Колей на участок вдвоём без рации, и до сих пор бы весь отряд утюжил маршрутами пустые окрестности Жерго…

В наушниках всё так же скрежетали помехи, изредка сквозь них прорезались голоса диспетчеров дальних аэропортов, а Нижнеангарск и наш лагерь молчали. Пока что-нибудь не прояснится, ни на какую жилу мы, конечно, не пойдём. Надо заняться чем-нибудь привычным, повседневным, чтобы как-то заглушить смутную тревогу. Сидеть без дела и ждать известий, строя разные предположения, невыносимо.

Взяв топор, я отправился на берег озера – поискать дровишек. Нашёл несколько высохших ветвей на стланиках, срубил, сложил в кучу. Был двенадцатый час, солнце сияло во всё небо и не по-августовски припекало. Я разделся, окунулся в прохладную воду, немного поплавал. Лёня ведь мог вызвать вертолёт, если вдруг заболел кто-то. Простуда, мигрень – да мало ли. А на Немлоскане мы однажды заказали санрейс для бурового мастера Игнатьева, потому что он несколько дней изжогой мучился, нечем было её унять, соду всю на лепёшки истратили, – а вдруг бы у него язва открылась?..

Почему же всё-таки Лёня молчит? В двенадцать часов – резервное время связи, надо пойти послушать. И я захватил ветви в охапку и потащил их к палатке.

Гладышев сидел возле погасшего костра и, укутав руки ватной курткой, заряжал плёнку в фотоаппарат. Когда я подошёл, он сообщил:

– Лёня минут пять назад выходил, а что сказал, я не смог понять – где-то гроза идёт, треск один.

Я залез в палатку и, не надевая наушников, вызвал Нижнеангарск:

– РГХЗ, я «Верба», я «Верба». Надежда Фёдоровна, что там у Лёни случилось?

– Саша, ты на связи? – голос сквозь свист и треск.

– Я, я. Что у них там, зачем вертолёт вызывают?

– По шифру – «четыре-один», с Тоней…

Вот дурацкие порядки в радиосвязи – зашифровывать сообщения. Ну не помню я, что это означает… Однажды в Забайкалье меня, недавно окончившего институт и непосвящённого в тонкости радиопереговоров, ошарашили в эфире неожиданным окриком: «Не вздумай больше подходить к рации!», – потому что я произнёс в микрофон «Чита», а должен был сказать «центр». Вместо «деньги» надо было говорить «материалы Черепахина», по фамилии главного бухгалтера экспедиции. Вместо «топографические карты» – «материалы Жоховой», она была заведующей спецчастью. Всё это надо было помнить или иметь перед глазами список зашифровок и кодов… Впрочем, мы тоже шифровались, когда требовалось сообщить нечто интимное: например, если по рации заказывали кому-то из своих привезти в лагерь три булки белого хлеба, это означало – три бутылки водки… Кстати сказать, часто упоминаемая мной водка – это для геологов не предмет вожделения хронических алкоголиков, как многие думают, а всего лишь эликсир бодрости, средство отдохновения от изматывающих трудов в почти первобытных условиях…

«Четыре-один» – что же это такое? Если несчастный случай, то как будто не самый тяжёлый. В противном случае было бы «четыре-два» или «четыре-три». Или наоборот? Я снова запросил:

– РГХЗ, мы ничего не поняли, повторите.

– Повторяю: случай по шифру «четыре-один»…

– Что это значит? – заорал я. Издевается она, что ли?

Ворвался другой голос, голос Вити Коркина с Илигира:

– Саша, Тоня погибла.

……………………………………

Сердце у меня провалилось ещё глубже, вообще утонуло где-то. Витя помолчал и повторил внятно и раздельно:

– Тоня погибла. Тоня погибла.

Отвечает ветер буйный:

– Там за речкой тихоструйной

Есть высокая гора,

В ней глубокая нора;

В той норе, во тьме печальной,

Гроб качается хрустальный

На цепях между столбов.

Не видать ничьих следов

Вкруг того пустого места;

В том гробу твоя невеста.

Александр Пушкин,

«Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях»

Я лихорадочно нажал тангенту:

– Витя… Не знаю, что сказать… Что случилось, когда? – Я говорил, а сам думал: «Ну неправда это, не могло этого быть, так не бывает…»

«Гроза» сказала Витиным голосом:

– Ничего не надо говорить, Саша… Был камнепад. Сегодня утром…

Я бросил гарнитуру и вылез из палатки. Гладышев сидел у входа и, без сомнения, всё слышал. Я торопливо начал говорить