Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

У залов ожидания и на площадях перед ними, с расползающимися авто, понимаешь, что от ароматов срамных мест и разных стран не скрыться даже в заповедных уголках. Особенно умиляют заголовки газет в киосках. Из них становится ясно, что выдающий себя за русского бас-профундо Евлампий Сереброфф записывает песни Соловьева-Седого как творения казачьего анонима, в качестве рекламы используется Шагал; на первой полосе неизвестно как проникшего сюда бывшего комсомольского органа ведется разговор о пользе группового секса; в город привозят двух доместицированных Кинг-Конгов, способных на энный процент кинетики.

Наблюдение пористо-дырявое, тривиальное, но на вокзале всегда много прохожих. Пассажиров и пассажирок, транзитников и своих. Однако не экстраполируйте, господа! Все зависит от того, на траверзе какого пути стоит терем сей. Даже если это запасный путь, имеет смысл прояснить ситуацию питейных заведений в заветных чертогах. И вовсе не в поисках тапера или свободных клавиш. Везде есть свои вокзалы-экзоты с замысловатым интерьером и удивительными сюрпризами. Таким сюрпризом могут оказаться разобранные шпалы-рельсы или рустикальный тупик, в виде вкопанного в землю паровоза, VIP-зал, наконец, почтовое отделение, в крайнем случае – интернет-буфет. Справьтесь насчет последнего, ведь VIP-зал пустеет в тот момент, когда его объявляют таковым, на теме почтовых окошек теперь экономят, а паровозами, этими монстрами раннего машиностроения, можно пугать детей. Да и вообще, не стоит отступать от намеченного плана.

Итак, интернет-буфет. Что делают умные люди? Они не шлют открытки на родину, а ищут кандидаток на портале знакомств. Вот, к примеру, Зинулечка, аппетитное такое имя и даже литературное, хочет мужчину, живущего за рубежом. Очень просто. Мужчину без дальних слов и кудрявых условий. Посылаешь барышне сигнал. Дигитально-виртуальный, естественно. Мол, рад и все такое. Барышня расторопна и внимательна, в тот же момент отвечает:

„Приветик!!! Меня на самом деле зовут Уринкой! Если хочешь познакомиться поближе, пиши мне на urinka@urga.net“.

Вы пожимаете плечами и, подогреваясь модными мыслями, точнее – давясь ими и дивясь самому себе, шлете приветы загадочной улан-баторской. На территорию любви. Обычные обильные приветы, всерьез, без намеков и прибамбасов.

Через полминуты приходит ответ. Полный многоточий для свободы в пунктуации. Заикающийся, с паузами, а может, захлебывающийся от бега, бегства, поглощения пищи или донесшийся с дальней вершины:

„Привет, мой неизвестный… Вообще-то… мне больше нравится… когда меня называют Наталья!!!.. А Зинулечка я для очень близких друзей…“

О, майн готт! She’ll Be Coming ’Round the Mountain. А если я и есть твой самый близкий друг, воскликнете вы от неожиданности, или хочу таковым стать? Как непредусмотрительно сообщать всем, что ты Зинулечка, всем без разбора!

„Привет, незнакомка!

Привет, Наталка-Уринка-Зинка. Чулки в резинку.

Как ты здорово все придумала! Зовут меня Авессалом Густавович Спиридонов, в мальчишестве – Сторожидзе. Урожденный Степан Ездижоров. Поскольку имя ужасно длинное, я решил его подсократить и зовусь ныне не АВессалом ГУСТавович, а просто АВГУСТ-с. Тем более что давно в разводе. Вот такие делишки, „цвИИточки-лоскуточки“. Ты там весело живешь, я вижу. Догадываюсь, какая ты стремная, жизнелюбивая, мудрая не по годам, шикарно одетая, влюбленная в танцы и прикиды“.

Что делать дальше? Пишите Наталке. Неужели нечего? Все равно за окном разбирают рельсы. Но не грузите девушку этими швейлерами, спорными новостями и сложной историей. Она не разбирается в ней. Не нужно про мандаладу непокорных ненцев, северную интифаду, не надо муссировать эмансипацию манси. К северу от зырян и вогулов. Про мандалу смысла нет. Уж лучше про мандолину, гитару и бас. Про мангу. Или манду – остров в Кении, язык из дравидийской семьи. А вы о чем подумали? Попробуйте на дравидийском. Впрочем, не рискуйте, еще надорветесь. Расскажите, что вы из Усинска. В нем фонтан – главная достопримечательность. И болот много, и бездорожье, и Крайний Север за углом. Хотя не уверен. Усинск слишком молод. Железка там пока фунциклирует, и аэропорт есть… Скребите темечко! Напугайте, пусть не рассчитывает, губу не раскатывает. Вспомните мотовозы близ Мурманска, фортеции Пустозерска, Зашиверск, Мангазею… Гайно-Кайскую железную дорогу… Или старинный почтовый тракт к чалдонам. Нет, обо всем об этом не надо. То, что с определенным человеком происходит в Новодубровске, произойдет с ним и в Нью-Йорке. Повторится. О, сколько нам открытий чудных…

Пишите о погоде, о том, что весна в самом разгаре. Зачем? А из принципа. Пишите о детстве. О том, как вы провели июнь до сентябрьской станции… Проводили. Как с матриц августовских дней сходит осень, сверкая свежей сентябрьской краской. Хотя у сентября не бывает „своего“ цвета. Но он кажется более серым, что облегчает необходимость вползти в мутные мелочи. Уже лето было дождливым. Словно боясь куда-то опоздать, дождь торопливо лился в кроны деревьев, делая зелень листвы еще сочнее, и, не проваливаясь сквозь нее полностью, казалось, придумывал уловки, дабы охота за городской пылью выглядела талантливой и упорной. От тропического ливня в северном городе масса впечатлений, но и они смазываются, если ты торчишь на вокзале, выведенном из эксплуатации, незнакомом. И идти тебе классически некуда. Впрочем, в кармане был один адресок. Бумажка с загадочным: Rudeņu iela. От Барсука я узнал, что это по-латышски. В переводе – Осенняя улица. Rudens – осень. (Так и Настя под раздачу попала. Барсук однажды перекрестил ее в Руденс, перечислив варианты осени на разных наречиях. Латышская версия больше всего понравилась. А буква „П“, спасибо английскому пруду в парке, приклеилась позже.) Ну что же, ваш адрес – осень, молодой человек. В конце концов, не туда ли движемся все мы? Недаром так быстро отцвело, отшумело лето, отлепетал сентябрь, встретивший не на шутку серьезными холодами, отскучали первые октябрьские дни, заявившие о себе робким еще листопадом, и уже начинаешь думать о том, как выбежишь в даль, прихваченную легким морозцем, и слетишь в долгие и тоскливые недели какого-то противного состояния, толкуемого как ОРВИ, ОРЗ. Лишь бы не таинственный вирус, с которым нет сил бороться. Но пока волнуется, шелестя и осыпаясь, роща, поблескивающая желтизной, местами пунцом, местами последней зеленью. И все больше в ней меланжевой „продриси“ – ветки штрихуют небосвод, забитый дюралем, что мимо летит. В ожидании попутного ветра солируют желтые листья. А тот быстро очутился над пустынной набережной. Злясь и неистовствуя, стал теребить одиноких прохожих, упорно старался пролезть во все щели, дыры, неплотно закрытые двери и окна, а в трубах печных не дымивших и вовсе вился волчком. Казалось, что город просквозило. Под таким напором гнулись и грустно облетали деревья в парке и странно гудели афишные тумбы. Ноябрь был простужен и дик.