Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Ветер, как отчужденный, метался по всем улицам и переулкам, бранясь вдогонку редким маршрутным автобусам. Какая-то глупая сырость чередовалась с морозом. Асфальт серел под сороками, чей треск соперничал с хохотом кукабары, приковылявшей из игры „Линидж“. На вечерней автобусной остановке возле заброшенного вокзала было темнее обычного. Фонарь долго мерцал, пока не погас совсем. Я поднял воротник и заметил силуэт девушки.

До растяжения глазных мышц я всматривался во мглу, пытаясь распознать лицо. Может быть, это были вы?»

Пруденс и Воздушный Брод, он же Марево. Или просто п(р)оиски Бровска

Я не романист, а вдруг?

Анатолий Яковлев

БЕЗ ПУТЕВОГО ЛИСТА

Шустров жалуется на Бровск. А зря. Видимо, настала пора подробнее рассказать о нашем маленьком городе и окрестностях. Или напомнить, что они собой представляют.

В некоторых источниках это место называлось озером, в других случаях – окном. В переводе с бьярмского, угорского, самоедского или какого-то иного наречия местных малых народов, доисторических эндемиков-индигенов-аборигенов. Однажды за окном на берегу появился город. Каким он был тогда, когда в нем пытался провозгласить собственную республику и религию лидер Воздушнобродской инициативы радикальной уездной свободы (сокр. ВИРУС) и первый синдицированный локализатор Егор Бидно, ни у кого в памяти не запечатлелось. Артефактов кот наплакал. Никто, кажется, не помнит и Бровск нашего детства. Конечно, можно расспросить стариков, но их охватил тот самый склероз. Теперь город – внешне – во власти новых подростков, как пруд в туманах, взрывах пузырей и камышовой засаде. Наверное, ойкумене в нынешние времена особенно важно, чтобы подростки резвились, радовались, найдя друг друга, и эту подробность выпячивали с той особенной гордостью, когда находка выставляется напоказ: прилюдно обнимались и тискались, топали, взявшись за руки или пытаясь запустить ладонь в заветный карман партера. (Да, да, именно партера, я не пропустил в этом слове ни одной буквы.) Главное приобретение – близость, она – подтекст и подлинный смысл, в ярких фантазмах городских гуляний, в спектральном колдовстве радуг в четверг и шепоте, от которого одуванчики теряют свои львиные зубы, а вместе с ними и голову. Город не бросается ни в глаза, ни на выручку. Такое открытие сделал я. Впрочем, каждый делает свои открытия, кого они интересуют? Откройте для себя вашего соседа, откройте для него дверь в вашу тайну. Каждый объект может стать тайной, а стало быть – предметом более или менее внезапного и яростного изучения, откройте в себе Шлимана, Шатобриана и Америго Веспуччи. Откройте в себе Эдисона.

Время проносится с диким топотом. Мы приветствуем этот факт полным трепетом. (А некоторые из нас – топором и холодным по́том.) В час, когда у младенцев начинает пробиваться родная речь нежного цвета и любое слово, сказанное тобой еще вчера (а тем более сегодня), кажется безнадежно-допотопным старьем, сверстницы незаметно теряют статус пешеходов, формируя касту активных и моторизованных участниц уличного движения. Они линяют (замуж, за рубеж, хотя бы в Модену), завоевывают призы (в Голливуде), лают басом (на мужей или подопечных), почти как друзья наши меньшие у поэта М.В. Короче говоря, меняют масть, статус, фамилии и – раз от раза – местонахождение. Путают следы. Допускаю, что искать их в Пустоши – дело бесполезное. Но где-нибудь они уже служат на всех участках, обеспечивают бесперебойное функционирование кассового механизма. В то время как Барсук, к примеру, все еще пытается уяснить для себя значение своих скромных детских открытий, проанализировать и переварить младенческий опыт.

Наверное, наш город тем и интересен, что жители среднего возраста в нем как будто напрочь отсутствуют. Этот саркастический вывод сделал не я, а Арсухин, человек, которому уже в десятом классе накидывали не один десяток лет. Человек размеренный и соответствующий утонченным канонам – в любой компании, в любой толпе одинокий.

Конечно, шутки в сторону и вилы в бок доморощенному остряку. Но отток населения налицо. Еще досаднее и вообще драматично, когда в разъездах друзья и назад не торопятся. Куда же все подевались? Тайком подались на заработки? Шефиня, безусловно, дама неприятная во всех отношениях. Проще говоря – охреневшая. Неужели нет денег? Но на ремонт в студии бюджеты есть. Или долгое отсутствие коллег вызывает судороги? Или все так и задумывалось? Едем мы, друзья, в дальние края. Пруденс, Барсук, Шустров… Когда и, главное, как вы вернетесь? Вокзал сносят. Построят ли новый? А если международная напряженность, климатический срыв, кибератаки, неблагоприятная эпидемиологическая обстановка? Шустрову и Мюнху было предписано передвигаться по железной дороге, есть такая журналистская традиция. Тем более что поезд дарит безграничные возможности наблюдений и впечатлений. Но Бровск есть Бровск, сегодня рушат вокзал, а завтра до железки-чугунки доберутся. Уже в открытую говорят, что она себя экономически не оправдывает и построена в общественно порицаемые, презренные времена. Дорогая Пруденс, у тебя одной в «путевом листе» фигурировал только наш регион, и ты воспользовалась автобусом. Представляю себе, как появишься в помещении перестроенном и свежевыкрашенном, слежу за листвой, движущейся в окне в силу новой погоды, и думаю об окончательности апатии. Надо выйти на улицу – там так хорошо! Там горбунки элитной почты имени Егора Бидно ждут и ржут, обыватель все еще жрет гамбургер, расцветает сирень и вся в сирени цветет остановка автобуса, который увез ее, увез твою золотую сказку, оставив чужие ноги, ногти, огни и снег, снег, снег. Нет, снег был раньше, с ним теперь даже в Пустоши труба полная. Раньше снег, а теперь сирень морочит голову пострадавшим.

Летящий почерк, легкий нажим. Это уже я мысленно пишу Пруденс письмо, очень занудное, кажется. Как живется ей? Как она там, как дела? О ней думает не только г-н Шустров. Наш замечательный город замечателен во всех смыслах, и в странных непогодных условиях ему есть что предложить тертому ипохондрику. Привет тебе, мой маленький собеседник. Теперь я персонаж и экспонат, я за него, я отвечаю за всех, я – Чебурашка (самоидентифицировавшийся), и Умка (тот, который медведь белый), и Леопольд Матроскин (кошачья помесь), и бегущая Неуклюжа, и Печкин, и постаревшие письмоносицы топчут грешную землю. В силу входит новое поколение, которое плевать хотело на опоздавших.

Но зачем писать письмо Пруденс, если я не знаю, куда его отправлять? Ситуация такая же, как недавно была с Шустровым. Ни Настин электронный адрес, ни ее сотовый телефон не подают никаких признаков того, что ими кто-то пользуется. В соцсетях – тишина. Шифруется девушка, что ли? Печально все это. А самое печальное, когда мы что-то делаем, будучи абсолютно убеждены в правильности начатого,