Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

напротив, не бела ли у него жестяная крыша. Убедившись, что крыша чернеет как прежде, Осенева сама напевала французскую песенку. Возможно, что знакомство с настоящим шансоном облегчило ей дальнейший переход на русский романс: городской, жанровый и цыганский. Но именно благодаря тонкому галльскому насту, неизвестно как вселившемуся в Настин двор (Ситный вроде бы ни при чем, хотя кто теперь знает?), подражая наивному франкофильству (с изящной цепочкой хедлайнеров: Пьер Ришар – Мишель Мерсье – Софи Марсо, хорошее напластование-бутерброд), а может быть, и памятуя об исчезнувших бровских дворянах, Шустров решил изучать французский язык.

ИЗ ВЕЩМЕШКА

Однако оставим детство на съедение детям. Представим себе попытки Пруденс, где бы она сейчас ни была, отвлечься от привкуса бессмысленности командировки. Ведь гарантии в дефиците. А тут еще этот радиоспектакль… Да, хотелось что-нибудь историческое. Но кого сегодня заинтересует история, пусть даже региональная, пусть даже переменчивая, острая и дырявая? С одной стороны, бесконечные бреши. С другой – сколько ни копай и ни бреши, все обглодано. Осенева сама предполагала порыться в дальних архивах, может быть, отыскать живых свидетелей. Быстрее всего на ум приходят рустикальные названия, что-нибудь грубо скроенное на посконный лад: «Комендант Кремля», «Конвоир», «Хутор Беличий», «Школьные доски мелового периода». Еще и плана нет, и мысли нет ни одной, даже самой завалящей, а шапка уже пошита, заглавие сверстано. Найти бы дневники очевидцев. Пруденс вычислила странную закономерность – по ее мнению, дневники чаще всего ведутся с февраля по май или с января по июнь.

А если разобраться? Пиши радиопьесу. С каких перепелов? С каких переполохов? Есть причины, информационный повод? Потребность слушательская? И кто будет играть, исполнять главные и второстепенные роли? Городской театрик закрыли, как предприятие напыщенное, смыслами не насыщенное, старомодное и убыточное. Ну и погорелое, разумеется. Динозавры, дескать, популярнее этих актеров, совершающих с постными лицами оцехопсизу – Особо ЦЕнное ХОждение По Сцене ИЗ Угла в угол. Не игра и даже не правда жизни, а безмозглое дефиле. Режиссеров нет. Денег – тоже. Вам еще дотации? Обойдетесь! Все кончилось скупым и скучным (к ночи – скабрезно-пьяным) бенефисом местной примы, которую, как и Ситного, но более заметно провожали на пенсию.

И вообще, для пьесы нужны ключевые слова, конфликты. Чем заполнить ее? Чем сможет она запомниться? Диплодоками в доках, потерянными документами, вещдоками, лодками, анархией и диахронией, хренью какой-нибудь, дискурсом и дерридой, дзеном и дефлорацией, девальвацией и дефолтом, дефектом фикции, дальниками, бездельниками, несчастными понедельниками, объявлениями в рекламной газете – сниму штаны со всеми удобствами, сдаю квартиру со всеми убийствами, меняю портрет Че Гевары на томик Борхеса или членский билет клуба буена виста, а цитатник Хуа Гофэна на видеофильмы про х-ню, у-ню, z-ню, просто ню, далай-ламу и единоборства восточные.

Вдоволь натерзавшись, Пруденс решила, что для составления плана пьесы, конспекта, синопсиса нужно попросту вспомнить все, о чем рассказывал старик Ситный. На такую мысль Настю натолкнули выдержки из тетради его друга Форбаева-Хюбшева, полкового писаря и канцеляриста. Развалин нашел их на чердаке и манерно презентовал Насте как находку века. Почему-то Пруденс ощутила родство с Тезеем, решив, что убьет сразу трех минотавров. Что это как раз та ниточка, которая позволит докопаться до истины, до подлинной истории Марева и Воздушного Брода. Лишь бы внести смысл в подлую командировку, увидеть и найти некое оправдание, поймать толику пользы от каприолей шефини, логику, а не шизофрению в ее словах. И если повезет, взять интервью у настоящих наследников тех, кто был замешан и причастен, раздобыть какой-нибудь десяток потомков. Или пяток. Вместо томов. Тогда можно и экскурсовода Хмарь Десятку приобщить, и исторические радиоспектакли на поток поставить (безработных актеров собрать, тех, кто еще не уехал, наверняка рады будут), и памятник Егору Степановичу Бидно, первому борцу за политические и информационные технологии, открыть торжественно. Водрузить вместо фонтана с термометром. Процитируем, однако, вышеозначенные тетради. Я сделал с них копии и, как обычно, не отказал себе в удовольствии комментировать. Комментарии в квадратных скобках.

«Небольшую станцию оглушил паровозный гудок. Яркий луч света прорезал ночной лес, будто бы на какой-то сосне установили прожектор. К перрону подкатила черная эмка. Из машины вылез высокого роста человек лет сорока пяти, в плаще и без шляпы, несмотря на холодную осень. [Неразборчиво]… остановился, выпустив солидный шлейф пара».

[Человек, конечно же, должен быть или успешным сыщиком, или верным сатрапом. Пар шел, видимо, от паровоза, а не изо рта.]

«Вооруженные до зубов бандиты, не торопясь, выходили из леса и делали перебежки к различным избам деревни. Неслышно подкатили подводы.

Шумел сильный стук. На дождь в дверь отозвалась женщина лет пятидесяти шести, взгляд ее был усталый и тревожный.

– Дай шороха напиться, хозяюшка, – буркнул Бидно и зашел в избу. Послышалось… Бидно выхватил из кармана револьвер и выстрелил в окно. Это был условный сигнал».

[Стук и дождь надо поменять местами. Напиться шороха – это круто. Но почему зашел, а не вошел? И еще интересно, чем руководствовался автор, столь точно определяя возраст бабули?]

«На закоптелом широком пне отдыхал Егор Бидно. Его вытянутое лицо с побелевшими усами и бородой было мрачным. Бидно всегда говорил мало, сухо, только по делу, был замкнут и недружелюбен».

[Ну что же, отличные данные для того, чтобы тебе поставили памятник!]

«– Коломин, Шкурычев, Шорохов, задание поняли? – весело спросил Ситный.

– Поняли, – протянул Коломин устало.

Остальные молчали. Ситный вскричал:

– Коломин, ёшкин кот, ты старший, ты за всех отвечаешь!

– Вот я и ответил. – Коломин отозвался бодрее.

Коломин – худощавый, среднего роста, Шкурычев помладше, а Шорохов повыше.

– Завтра же перебазируетесь, – закончил Ситный и поправил фуражку.

[Шороха напиться. Шорохов. Как говорил самый известный предводитель уездного дворянства, да уж! Летели три пошлых, сытых, упитанных крокодила, при этом самый голодный и скромненький плавал выше всех.]

Хутор представлял собою пять изб [многовато для ху!], в одной из которых никто не жил, и амбар. Лес врезался в него с двух сторон.

[Врезался, прорезал! Автор либо повар, либо хирург, либо просто любитель холодного оружия.]

– Первым делом надо организовать помещение, – выпалил Шкурычев.

– Правильно, – поддержал было Коломин, – ты сколько классов окончил?

– Четыре…

Шкурычев скор в словах. Он предвкушал возможность рассказать о себе, но, посмотрев на ухмылку Коломина, задохнулся:

– Э-э, так нечестно, я с тобой как с братом, а ты меня за дурачка принимаешь.

– Вот что, сейчас сбегай к Кузьмичу и возьми сена.

– Сена и здесь полно. – Шкурычев приложил пальцы к фуражке.

– На правильное место показываешь. Тем не менее беги. А