Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

„Похоже на допрос“, – мелькнуло в голове Юрия, и, словно поймав эти мысли, Ставро улыбнулся, сделал шаг к выключателю и зажег верхний свет.

– Ремонт. Ничего не поделаешь, придется разговаривать с вами, молодой человек, в этом помещении.

Майор расставил стульчик, не спеша сел и легко бросил в пепельницу недокуренную сигарету.

– Ну что ж, дело твое. Слышал я, что вы с другом едете в Новый Свет, – безучастно интонировал он, с интересом рассматривая спичечный коробок. Так внимательно, будто никогда не видал ничего лучшего.

Шустров промолчал.

– Аляска, Аляска – звучит хорошо. Климат здоровый. Не то что у нас. Вышел в Мареве в огород, и даже на самом солнцепеке вы совершенно бесплатно зарабатываете себе радикулит. А почему не Чукотка? А, ну да, – понимающе подмигнул майор, – уважаю одержимых. Музыка угнетенных толстых эскимосов…

– При чем здесь…

– Толстому, ой, прости, Горькому стыдно было признаться, что сам он сочиняет джаз, вот, смотри: жирный пингвин робко прячет. – Ставро отбил синкопы по коробке. – И отчаянно ворвется прямо в снежную зарю. Ты же у нас прожженный стиляга второго призыва. Или третьего…

– Да при чем здесь стиляги?

– Я смотрю, ты сегодня какой-то злой, Юра. Может, стряслось что? – Словно одолеваемый невообразимой скукой, инспектор зевнул, слегка потянулся и откинулся на спинку складного стула.

– Да ничего.

– А ты не злись, а то применим к тебе эту, как ее… – Майор почесал затылок. – …процедуру с пристрастием.

– Чего? – не понял Шустров.

– Не знаешь метода? Ну ладно, не боись. Как говорят там, куда ты едешь: „don’t worry“. Слышал я уже твою новую песенку. Она вроде бы про Бидно? „Пусть мы почти УГРО, но я не угрожаю, и дур не позовем, свою забудем страсть, Ставро, я за бугор с концами уезжаю, не пойманный Егор, как вор, не будет красть“, – весело пропел опер, любовно педалируя букву „о“…»

ЗАСВЕТКА НЕБА

Вздор, вздор, вздор. Зашквар. Оперетта от опера. Нескладный стул достал он из кармана. ОДН, отстрел дурных негодяев, отдел по делам несовершеннолетних, в нем Юрий, правда, аки пес, успел пройти практику, прежде чем на Аляску махнул, а потом к нам устроился. Да только Пруденс в ту пору почти не общалась с ним. Была она тогда воображалой и в дальний путь его не провожала. Осенева о себе красиво думала, любовалась собой, мастерила ожерелья выспренных фраз, взмывающих в небо серебристым гарнитуром, ослепительной рубкой сатиновой… Рубкой. Дурацкое слово. Каюта, порубка, зарубка. Сатин тоже. Напоминает о нижнем белье и пьесе Горького. Но есть фразы другие, способные излучать свет. Как волшебное треугольное сечение синтетических волокон или игра синхронных саксофонов в тесном аккорде. От четырех до пяти дудок. Настя брала уроки актерского мастерства. Что-то звучало внутри. То ли пунктирный ритм, то ли томный нуар, то ли вальса звук прелестный, доносящийся из невероятных и апокрифических дворянских усадеб, то ли захватывающий дух, щемящий сердце и вполне себе гиперболический полет, прорыв в хеппи-энд эпохи победившего будущего. Которое почти началось возле театра, где они друг с другом столкнулись. После его трансконтинентального марш-броска. Зашли в буфет. Мраморный портик, заваленный белым снегом, балюстрада, бижутерия люстр, блеск которых должен был непременно отражаться в ее глазах. Ему показалось, что она стала бедовой, гордой и по-настоящему взрослой. Сам себе он виделся постаревшим, обветрившимся, неспособным на комплименты.

– Ты так изменилась, – говорит он блаженно, восторженно и бестактно.

– А мне кажется, наоборот. – Пруденс не знает, как реагировать. Но Шустров менжуется тоже. И вдруг:

– Что же ты молчишь, не молчи… Жаль, мы ночью уезжаем на две недели. – Конечно, она должна в ту же ночь уехать!

– Гастроли обычные, я ведь сейчас здесь подвизаюсь. – Жест, кивок в сторону здания.

– Послушай. – Неожиданно вытащив откуда-то листок бумаги и ручку, Настасья быстро делает пару штришков. – Вот тебе адреса, ты меня слышишь, напиши мне в Усинск, потом в Сыктывкар, только обязательно напиши, слышишь, я ждать буду.

Слова зависали рефреном в воздухе. На этом свидание обрывалось.

А может быть, все было иначе? Не так сливочно. И Пруденс не прибегала к прозрачным и лапидарным жестам, сокращавшим дистанцию? К порывистым шагам навстречу. Рассчитывала на сообразительность избранника и, разговаривая с Шустровым, пыталась придать чопорность лицу, возвести голос в тон легкой претензии. Впрочем, если бы Юра (как в фильме) «сам пришел», признался, к каким бы мерам барышня прибегла тогда? Пруденс не фифа и не мадемуазель Фи-Фи. Однако несостоявшийся филолог, физик, историк, экономист и много чего еще, памятуя о необычном вопросе попавшегося ей однажды под горячую руку кроссворда (русский глагол первого лица, ед. числа, настоящего времени, экономящий на алфавите, из четырех букв, с двумя повторяющимися согласными и двумя одинаковыми гласными), Осенева сделала свое скромное открытие. Согласными на это СЛОВО должны быть оба, и они же должны реже произносить его вслух. Ведь слова тоже подвержены ветшанию (заметил еще Маяковский!) и инфляции.

Пересказывать столь сентиментальную историю лучше всего на пустынной остановке, случайно и невзначай, в самый неподходящий момент, под порывы снежного ветра, в антураже, достойном сокровищницы Госфильмофонда и старого доброго Голливуда. Добравшись до дома и перемешивая золу в камине, которого у меня сроду не было (вру: сгорел камин, огнем охваченный, но его можно воскресить на дисплее – экране ноутбука), я бы, наверное, думал, что все возвращается на круги своя. И даже ледяной ветер, родившийся где-то в полярных широтах, пытаясь найти пристанище в маленьком городке, может принести с собою не вирус, а кусочек тепла. Того тепла, в котором особенно нуждаются люди…

Ну чем не сюжет для радиопьесы? Не жмурьтесь. Отрешимся от всего личного. Раз они так до́роги друг другу, Юра и Настя, уйду с дороги, как в песне пелось. Люлю, люлю, припев веселых и разгульных песен. Эх, не втерся бы в тот припев, точнее – в тот глагол из кроссворда, по-бандитски еще один консонант – буква «б», может, и было бы все по-другому. Может, от этой буквы «б» как раз все беды? А тепло раньше или позже о себе заявит. Когда талая вода сойдет с асфальта, оставив на прощание безобидное влажное пятно, и последняя льдина, похожая на заржавевший баркас, испарится в старице. Подойду к окну лестничной клетки радиодома, улыбнусь. Мне помашет принарядившийся парк. Здесь бы и проводить Шустрову полевые исследования, да неправильно поймут, мешают стоянки бомжей и продажных девочек, крутые тачки на газоне. Прочие горожане