Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

заменителя жизни, ни лишних деепричастий с начальством, ни назойливой тщательности в соблюдении этикета. Тепло. Тебе кто-то встретился? Женщина-вамп? Не вирус же! Героиня Шарлиз Терон тоже была любвеобильна. И Альма Малер-Верфель. Но такая ступа иногда ценнее, чем совсем недоступная молодая особа. К тому же, в отличие от меня и Шустрова, ты, похоже, вообще не тоскуешь по Пруденс. И все равно ты скулишь! Тебе мешают бессердечные ресницы, у которых колючесть повысилась. Как в Простоквашине лохматость. Ресницы слишком длинные, частые, их много, поэтому кажется, что везде идет дождь. Словом, все такое махровое, осеннее и не твое.

Барсук, будто дожидавшийся этого паса, только подхватывал:

– Не мое, вот что досадно! Но зачем усугублять? Я оглядываюсь назад и по сторонам и хочу помочь. Помочь тем, кому еще предстоит набрести на свою историю. Из золотых багетов пялятся финтифлюшки. Так выражалась бабушка. Финтифлюшки – это голубицы такие. Гнезда они не вьют, яиц не откладывают, скорее собирают. Роман с любой из них всегда превратится в ад, мазки неизвестных портретистов – в мазохизм, луч луны – в сигнал гиперболоида. Канатоходство общения будет сопровождаться заведомым и туманным присутствием конкурентов. Которые возникнут с периодичностью, достойной пера, не в пример тунгусским метеоритам, горлицы их не постесняются, как шустровская тундра не стесняется следов заключенных. Птички встретят ваших соперников даже не на вечеринках и раутах, а среди стеллажей универсального магазина. Выйдя на пять минут за прокладками, чулками и тушью. Но раньше ласковые и невесомые красавцы умели держаться на джентльменской дистанции. До поры. Пока мы кончим ужин. Новодубровская летопись и Моденская хроника умалчивают об этом. Анналы повествуют о вещах более релевантных. Не смейся. О том, как Бидно прятался в сарае, как Шустров попытал счастья в Америке, как жители сетовали на неурожай и войны. Однако я могу поделиться опытом и открыть глаза людям, спешащим в загс. Пусть вернут друг другу выданные напрокат портреты.

Не в силах дольше терпеть подобные вопли, я сам предпочел крикнуть:

– Очнись, Барсук! Кочумай. Не устраивай театр. По-моему, в твою задачу входил сбор каких-нибудь внятных историй для любовной рубрики. А не пугать народ личными мизогиническими катастрофами. Шефиня задумала соорудить что-то типа «Давай поженимся». Ты совсем не знал или напрочь забыл об этом? Да, чувствую, со многими особями обоих полов ты пересекся, их опыт гендерного общения перетер, и он плавно перетек на твою матрицу. А если выведал тайны чужих сердечных страданий, то слишком себя загрузил. Ты же должен был про них – объективно, флегматично, беспристрастно. Или с восторгом. Вот чего, мол, добились. Про них, а не про себя. Про наших модных моденских экспаток, успешных соотечественниц! Кстати, если мне память не изменяет, в их числе была какая-то твоя зазноба из Бровска. Почему-то все думали, что некая арсухинская любезница в Модену свалила. С которой у тебя любовь тайная, платоническая. Мы были уверены, что ты рад поездке, хочешь снова свою мечту увидеть. Или это слухи? Тогда спустись на землю и давай хотя бы опять про Овидия, мне сейчас он интересен.

Барсук спохватывался и, как «плывущий» на экзамене ученик, юлил, сбавлял обороты:

– Ах да, Овидий… Жил-был Овидий, жил-поживал… Секундочку. Uno momento. Мы ж люди простые. Senza corona d’alloro. Sine corona laurea. Se ci riesco a ricordare. Ci provo. Ricorderó ora. Lo ricorderó per sempre[89]… Красотки отправляются на юг, Синдбад кочует за семью морями. Фонарь мечтает, этакий упрямец, Когда-нибудь создать свою семью… Кажется, так… Конечно, рефлексия не каприз, Рассеянность – еще не признак лени. Чудак, на парадоксы обопрись, Печаль – первооснова впечатлений. Тоска – одна из дивных, из подруг, Кнутом поскачет, мощным и вощеным. Ответом, отыскавшимся не вдруг И безальтернативно воплощенным… Нет, это, конечно, не Овид… А про любезницу – вообще брехня. Был, кстати, еще и Катулл! Не у меня, конечно, в истории. Сермяжная правда Сирмионе. Прогуливался по острову, на котором не собирали хворост, набредал на камни. Солнышко печет, море, пардон, озеро отливает чем-то абсолютно замечательным, какой-то ультрамариновой краской, кажется, так она когда-то называлась. Сегодня там под ногами букашки ползают, кирпич доисторический загорает, капители валяются, эти, как ты выражаешься, шляпки исполинских грибов, гроты, как прототипы бомбоубежищ, а в голове пасется и поклевывает серое вещество некая особа, о которой, собственно говоря, думать смешно, а трепаться страшно. Однако говоришь, и думаешь, и что-то выспренно лепечешь несуразное. Какие-нибудь проблематичные фразы, собачьи и неухоженные, как твое жилье и ты сам. Без уюта не обойтись. Не обойтись без утюга. И что примечательно. Что история нас всех отутюжит. Мы же читаем Катулла? Вот и русских авторов, и Пушкина когда-нибудь читать будут, как римских классиков. И вообще, самое время восстанавливать воздушнобродский язык, диалект, у Марева был свой, у Воздушного Брода – свое наречие, и Бидно на нем общался.

– Только давай без политики, тебе такую печаль не поручали, – спохватился я.

– Как без политики? Если Мариана Маззучато убеждена: свободная игра рынков, при которой спрос и предложение регулируют цены на товары и услуги, потерпела неудачу. Решения об экономической ценности, когда биржевые маклеры получают больше прибыли одним щелчком мыши, чем биофермеры за всю свою жизнь, завели нас в тупик. В сегодняшней Европе всерьез говорят о необходимости пересмотра ценностей, дабы понять, что действительно важно для общества.

– Это ее так зовут, возлюбленную кларнетистку, Мариана Маззучато?

– Нет, Маззучато – спец в области народного хозяйства. И лженауки под названием экономика, законы которой люди не открыли, а придумали. Не понимая, что в конечном счете для общества важны отношения между мужчиной и женщиной…

В этом месте мне пришлось опять встряхнуть его:

– Все понятно. На йух красотки отправляются. Кнутом поскачет. Она БДСМщица? Ты, друг мой восторженный, в своей Кларе домохозяйку узрел, а конкурента хочешь утюгом укокошить. Приголубить. Камень вообще-то для этой преступной цели тоже подходит. Не стыдно, а? Вот она, эволюция влюбленного: от ожидания – к путешествиям, от города – к огороду, от камней – к утюгу. Древним римлянам сие незнакомо. Уж если драться, то нормальным оружием. Впрочем, они тоже кровожадные были, потомки этрусков. Будь мирным римлянином. Или греком, эллином. Благородным, как Менелай. Завернулся в простыню, и хорошо. Пусть утюги поют! Поющие утюги, простыни на чердаках. Замани учителя на чердак и пугни, как Карлсон. Сквознячок устрой. Пусть простынет. Пукни на него, пёрни. С крыши не сталкивай. Сталкингом тоже не увлекайся. Спроси, нравятся ли ему чердаки. Как Саша Черный спрашивал маленьких зрителей. Пускай дрожь его возьмет. Скажи,