Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Нет, ты не видела, не оценила. Под влиянием верзилы „на-все-готового“ в ту пору ты завела себе кларнет, свой первый, помещающийся в маленькой коробке (велюровая эротика!), и, будучи безумно горда этим обстоятельством, думала, что все радуются вместе с тобой. Кларнет для профи, фирма creme de la creme. Что ж, в добрый час! Тренируйся в комнате, завешанной портретами Бенни и Бадди, да, упустил Жору Ф., а об Артуре А. (Абрахаме Исааке) ты узнала от меня. Хотя, если быть точным, обо всех о них я сам узнал от Шустрова. Тебя осторожно приветствуют вермут и вереск, непобежденный вирус и исчезнувший этруск, китайский лимонник, кактусы, арония и жасмин. Какое наслаждение, когда умеешь потупить взор, промолчать, румянясь, походка неторопливая, аккуратная, ласковая, блаженный смех. Издалека. Полдень по местному времени. Коробка укоризненно лоснится под взглядами светского общества и грузом зенитного инфракрасного, как будто спрашивает: неужто не знаете, отчего я лоснюсь? Звонки на сотовый. Здравствуйте! Здрасьте. Добрый день! Отзыв сквозь зубы: добрый. А может, злой? Ты день города уже справила? Я на тупые вопросы не отвечаю! Ну кто ты такой?! Худой и большой! Не будь пошлым, а то пошлю далеко и внятно. Место для отрыва здесь.

Почтовый ящик пуст. Знаешь, Сидоров, может, я и дебил, и лопух, и пентюх. Но зачем ей было якшаться, ёжкаться со мной, если она уже „занята“? Говорят, что та, которую впотьмах ищешь, а мы ищем всегда впотьмах, должна сама излучать свет. Но на бра напялили чересчур темный плафон, скомороший колпак. С макаронной бахромой, рюшами из лапшички, вермишелью. Бра в виде рожка (из симфонии?) или рогов (в коридор). Недаром так хотелось закидать ее пригоршнями лучей, хотя бы из фосфоресцирующей земыги, ее взбалмошный характер, ее непролазный эгоцентризм, ее двусмысленную галантность, ее желание держать кого-нибудь на привязи, сидеть на двух стульях. Сомневаться – вот все, что остается в наше время молодому человеку, не избалованному вниманием и досугом, неспособному отличать вибрато в их голосе, гримасы и ужимки от реальных чувств, забросать инфракрасными пригоршнями, и да схлынут морщины с физиономии наркомпочтеля – слово-то какое французское! – с лица народного комиссара телеграфов и почт».

Хорош текст, можно засчитать. Я на минутку представил себе пустой обветренный Дунтен. Над которым мчалось и выло. Аукалось и хрипело. Оборванные провода. Какое-то невидимое вредное существо (вещество?), злясь и неистовствуя, упорно старалось заглянуть во все щели, дыры, неплотно закрытые двери и окна, настигая печные трубы и шуруя в них пышным хвостом. Такое вот камерное развитие, противоречивое, сухое, прохладное. И неважно, когда состоялся первый контакт, визуальный – под звуки оркестра, при почти пассивном соучастии свитера и дождя. Миновали две лунные фазы. Жители острова заготовили хворост, они всегда готовят хворост к дальнейшим превращениям. После прилетают дикие голуби, клюют щебень. Внесебея, встречает их сторож. Заглянем в календарь. Календарь мастера Нууца или медведя. Когда на острове начнут собирать опавшие ветви, потому что опавших листьев уже не осталось, лягушки-невесты навестят топи, а сторож купит себе новую ушанку с полями, севший добровольно в подвал на пятнадцать суток не станет отшельником-отщепенцем, но посмеется над всеми в третью лунную фазу! Доверь стружку костру, сыпь опилки с подветренной стороны, дебаркадер снимется с якоря и уйдет в ночное – пасти ледокольные пароходы за Полярным кругом. Слегка помедлив, Синатра напялит шляпу с полями и с треском выйдет за дверь, Якобина – замуж, якобинцы – в тираж, трижды опаленная войной Курляндия начнет новую жизнь. Что он тогда заповедал? Живите улыбаясь? Деревья кутаются в лохмотья дырявой листвы, перфорированная листва украшает собой минуту. Кукурузники местных авиалиний сбиваются с курса и с толку. Лишь бы не вирус и не война, когда отшельничество становится неизбежным и уже не ложью, а тактикой во спасение. Возьми мастерок и зашпаклюй прорехи. И гори оно все огнем.

Слушай, Барсук (внутренне крикнул я ему в довершение), вы с Шустровым до боли похожи друг на друга! Впрочем, одинакова с лица вся наша троица – ты, он, я. Вместе целая семья. Первый русский рэп – почти по Рождественскому. Только я придуриваюсь и храбрюсь, а у Юры много феерических поклонниц. Нет, я не о Пруденс. Думаешь, что он так долго делает в Пустоши? Понятно, тундра не Апеннины, а наше радио, согласно устойчивым сплетням, слушает народ пожилой. Хотя последнее еще доказать нужно. Но когда Шустров вспоминает о своем статусе подпольного куплетиста и о том, что на фортепианах лабать умеет, тогда старушки превращаются в фанаток. Пошабашив, он просто вынужден прятаться от них…

А любовь, думаю, нашла себе уютное гнездышко. Более безопасное и надежное место, чем у пустошного камина, более теплое, чем Модена, более удобное, чем Марево и Воздушный Брод. Которые, по всей вероятности, с честью выдержат испытание, проглотят эту измену, как собственную слюну. На самом деле все кричат о ее переезде: паузы в новостях, бывшие светские сплетники, бомжи, спящие на лавочке в парке. Но даже подполковник Ставро не знает, что вписано в загранпаспорте волнующей девушки – где уготовано ПМЖ, куда надумала. Никто не знает, где она сейчас, как пел Карел Готт. Ее ласковая беспечность нимало не пострадает от болтовни, и мы сами обязаны позаботиться о нашем внутреннем положении. На горизонте барахтаются осенние парусники. Барахлящие парусники. И это хорошо, что не крейсеры, не дредноуты, не линкоры. Время раздумий.

«Когда из родной Гранады уплыл я вдаль, лишь ты разогнать сумела мою печаль». Разогнать или разгадать?

Эй, Барсук Арсухин, он же старый барон Развалин, alias Мюнхгаузен! На вас ополчилась родная провинция, а вы на островах фокусничали. Обстоятельств пятибуквенных дождались. Хотели помочь Пруденс? Но она что-то уже откопала в собственном детстве.

Эй, Шустров, вы изучали Пустошь, коротали время на постоялых дворах, в хижинах для бродяг и отправляли открытки с безвестных вокзалов. Мы сдадим их филокартистам.

Эй, моряк!

Вместо скромной оливковой ветви на гашеной марке в клюве белого почтового голубя, вечного парламентера этого безумного мира, тихо серебрился и непоправимо сбивался с курса город Новодубровск.

Биксин и бутылочное стекло богемы

Nous sommes tous otages et complices de l’information[91].

Jean Baudrillard

В ВИДЕ ЛАСКОВЫХ СЛИТКОВ

Биксин, старик, пойдем пить пиво. Уже прозвенел третий звонок, пора расслабиться. Ты, надеюсь, не против? Сядем в каком-нибудь умном маленьком кафе в