Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

женско-мужское существование. Иногда веселое и весеннее, чаще вёсельное, местами висельное. Ибо противоречия не так велики, как мы думаем, да и материнского в мужчине много, стоит только присмотреться к себе, избавиться от апатии, от ошибочных ощущений, глупых заблуждений и… Прошу понять меня правильно. Я ведь не работаю в бюро пропаганды идей Дженезиса Пи-Орриджа. Но попробуем выразиться афористически: раздели свое время с женщиной, и ты удвоишь его, раздели с женщиной бремя ее, и ты умножишь свою радость.

Конечно, вместо Пустоши следовало, как старик Ситный, рвануть во Францию (если не в Австрию), пока часовые пояса не наполнились карантинами или санкциями и Орли работал для всех. Какой спелый воздух на тучной еще-невирусной-и-вневоенной-дороге на Реймс, настоящий озон! Представляю, как рассказал бы ты об этом воздухе. И позабыл ту свою давнюю житуху за океаном – короткий визит, эпизод. И нашел бы на кого отвлечься. Нежная финифть. А денег ни гроша, ах, эти «лодочки», гипотетическая подруга, милая-так-и-не-встреченная, проплывут мимо. И ты с ней не заговоришь ни здесь, ни на вокзале и будешь жалеть, что не сделал этого. Ее взгляд, искушенный и добродетельный, в нем искрилось что-то родное и нежное, а ты пошел дальше, и даже не окликнул, и не попытался заговорить. Про трепещущие сны. Не запел что-нибудь. Но почему? Что мешало? Новодубровский микроб? Заразный барсучий синдром, внезапно нахлынувшая целомудренность, односторонняя верность придуманному образу? Боязнь нарушить ход вещей и гармонию мира? Страх обознаться? Глухая ответственность, вина за все ту же синдицированную? Пушек шум, молчанье муз, и в душе рассыпан лук, и сиятельный комуз переделан в легкий плуг. Слабо́ толкнуть какую-нибудь чепуху про тепло твоих очей, очага, утюга? Не рискнул? Кто тебе поверит! Осетрина, знаете ли, очень хороша в ресторане «Бурлеск», которому мешают плохие новости с биржи, зато Воздушный Брод – потрясающе красивый город, потрясный город, особенно вечером, когда липы по-летнему изумрудны и пахнет шашлыком по всей улице. Берега не кисельные, и все же журчат ручейки и на воде чешуйчатые блики, вода – это хорошо, и даже содовая или просто сода. Лучший ретранслятор. Ах, пардон, вы не знаете, что это такое.

На рабочем столе студийного монитора Бровск вечерний, славная фотография, сахарные постройки, окна, горящие, как очаг, оранжево-медовым светом. Но не все из них янтарно лучатся. Хочется нажать на какую-нибудь оконницу, чтобы она так же ласково зазвучала и загорелась. И есть надежда, что после этого в старинном и косящатом покажется ваше лицо. Особенно если курсор переместить влево. Когда слушаешь настоящую, глубинную музыку города, не покидает чувство, что это не звуки, а окна в виде ласковых слитков, маленькие пакетики с сусальным золотом мимо проносятся. Золото как молоко, молоко как вода. Если вы не переносите лактозу, гидроксильную кислоту, тщетно боретесь за освобождение коров, узников погребов, за преодоление пограничных расстройств, за бисексуальный феминизм, не бойтесь! У нас часто грозы, но, даже если выйти в грозу, окажется, что за рулем такси одни женщины. И почему-то немки, которые бранятся на погоду, утверждая, что их тошнит от дождя. Зато слово «церковь» в немецких устах звучит как «вишня»… Цветущую вишню путают с сакурой и в Мареве, и в Воздушном Броде. Песни народов мира называют песнями народов моря. «Не горячись, мой друг, – парировала бы незнакомка на каком-нибудь западном или запасном языке. – Я не была ни в Тынде, ни в тылу врага, ни в Ницце, ни в Виннице, а в Воздушном Броде тем более. И о ресторане „Бурлеск“ слыхом не слыхивала. Да и сам ты никогда не обедал в этом неимоверно дорогом ресторане, не так ли? Тебе это почудилось, ты посещал кондитерскую, читал там газету, но ничего толкового в ней не вычитал. Кроме сообщений про вирус и силу. СЛ. Поэтому бездна знаний не прячется в твоих глазах, как утверждает госпожа жена бывшего финского или шведского консула Фрекенбок».

ПУСТЬ ПЛЫВЕТ БУТЫЛОЧКА

А теперь, Шустров, мой вопрос к тебе, корифей-корефан. Если ты такой умный, ответь мне на него, будь добр. Вопрос на засыпку, ответь навскидку. Что сделает сидящая напротив случайная трамвайная попутчица в короткой юбке, заметив твой беглый взгляд? Не знаешь? Я тебе помогу! Она сразу же скрестит конечности. Глупое рефлекторное (или инстинктивное?) желание скрыть причинное место выставит напоказ ноги – деталь не менее соблазнительную. А может быть, обнаружив глаза, бесстыже изучающие ее грудь, она неожиданно улыбнется и нежно поздоровается с тобой как со старым знакомым? И ты удивишься и вальяжно или недоуменно задашь ей какой-нибудь ни к чему не обязывающий вопрос.

– Так много пассажиров. Все на концерт?

– Нет, их всегда так много. Вам через сколько остановок сходить?

– Через две.

– А мне на следующей, – весело добавит она. – Вы тут неподалеку живете?

– Да.

– Ну, завтра увидимся.

Из вышеприведенной ситуации вытекают еще два вопроса: скромный второй и выпуклый третий. Где ты сможешь с ней завтра увидеться, обозналась девушка. И не проще ли было вовремя сблизиться только с Пруденс, лишь ей петь серенады?

Кстати, Настя, где тебя носит? Прячешься от народа… Ау! Сторож не нужен? Арсухин получил приличную квалификацию. Могу порекомендовать. Принцесса, есть ли в твоей сказке место для сторожа у крыльца? Который любому молодцу загородит дорогу. Сторожа сновидений, сладких ночных кошмаров не желаете? Думаю, Барсук справится. Не уверена? Чего-чего? Мне кажется, ты там, не-знаю-где, отвечаешь. Или у меня галюны? Повтори, не слышу. Говоришь, что даже на положительного Арсухина нельзя положиться?

Ну, раз с гарантиями по-прежнему перебои, остается уповать на не теряющую вкусовых качеств соль, на аргументы, не терпящие возражений, понадеяться на возможное развитие совести. (Она ведь у друга Юрия тоже есть.) На гиперболы, на серьезные, как платаны, эпитеты – ошеломляющий, эксорбитантный. Как передать ощущения некоторых дней, походы к телефонной будке в соседнюю деревню через васильковые поля? По пути попадаются этикетки от вин и пива, как когда-то в детстве дорожные знаки и нашлепки спичечных коробков. Вот ведь именитая и имманентная для ландшафта вещь. Еще с шумерских времен, вплоть до новых шумных, забитых вирусами, войнами и химерами. Знаток-коллекционер понимает этикетки от вин как вечный телеграф, бутылочную почту, как подлинные послания современникам и потомкам. Гроздья винограда, орнамент, узор, эмблемы или герб, чьи-нибудь символы, атрибуты. На одной этикетке – девочка замурзанная, в ушах – золотые сережки, бегает по крышам стодол. А потом в глубине улицы прячется ее силуэт, едва различим. На другой – «Красин» разводит пары во льдах. На третьей – старый двор и весна. Огород у реки,