Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

что шифер дорожает. Тебе ведь самому мансардные этажи в кайф, да? Объясни, чем чердак хорош: слуховыми окнами, голубицами опять же, мыслями или о Кафке, или о девочке из соседнего подъезда. Которая с крыши прыгала с зонтиком… – Но тут я сам не удержал равновесия: – Именно на чердаке ты, подлец, нашел записки о банде Бидно, которые передал Пруденс! А они толкнули ее на дальнейшие поиски. И Осенева, между прочим, слишком увлеклась предметом. С ее любовью к бандитским песням…

Барсук спокойно парировал:

– Вот ты, Сидоров, все о Насте печешься, хорошо изучил, без ума от нее, а ты знаешь, какие глупости она говорила в детстве? Утверждала, что можно есть облой с оплывших свечей. Нет, такое она, пожалуй, не утверждала, а всего лишь соглашалась с чьими-то утверждениями. Наверное, шустровскими. И я это тоже с его слов. А к нам на всех парусах спешит какой-то приблатненный азиатский вирус. Не знаю, настоящий или фейковый. Похоже, что настоящий. Так сообщает мастер Нууц, хорошо информированный философ. Мировые агентства и новостные ленты к его знаниям апеллируют. Слава богу, Модена не в Азии.

– Дешевая пикировка! – Реакция Барсука возмутила меня до предела. – Арсухин, а, Арсухин, скажи: был ли ты тогда хоть сколько-нибудь умнее Насти? Из слуховых окон твоего несчастного детства вылетали не только серые голуби и серые слова, не задержавшиеся в голове, но и пирамидальные пакеты молока. Ты обожал наблюдать, как они разбиваются об асфальт. А как ты дома объяснял исчезновение очередного пакета из холодильника? Невинной гримасой и грамматически-маразматическим примером из учебника по русскому. «Я выпил молочка!» Уж не лису ли Рейнеке ты внучатым племянником приходишься? Если Новодубровск переименуют в Бидноград, виноват будешь ты! Но хрен с ним, с этим тридевятым названием. Будь счастлив, что вирусы тебя не съели и, думаю, не съедят, пугливый зайчишка ты наш. Больше месяца нет никаких вестей от Осеневой.

Барсук ощетинился.

– Молчишь? Вот и молчи, сторож! – торжествовал я, не подозревая, что словом «сторож» даю ему возможность выпутаться из неудобного положения.

– Я здесь познакомился с одним сторожем. – Арсухин ухватился за опцию. – Прозвал его щебечущим. Поскольку интонации у этого дядьки птичьи, и птицы его окружают, и маленький остров, где он служит, весь в щебне. Есть на острове крохотный стадион. А сторож сам, как выяснилось, бывший тренер и еще тенор несостоявшийся. Рассказал мне о своих проблемках. Все видят его ловеласом каким-то, а если по правде – нет у него никого. Стоит нагрянуть гостям, тотчас, откуда ни попадя, прибегают разные курочки, с которыми или все окончательно не состоялось, или не начиналось вовсе. Подлетают под разными предлогами. Вводя в замешательство и хозяина, и гостей. Кто-то приходит в дом, кто-то окликает на улице, кто-то в общественном помещении норовит лобызаться. Экс-форматор[90] не сразу понял, что девочка одна и та же. Просто наряды себе выбирает бесперечь другие. Ибо, если посмотреть трезво, все черты в одно пятно сливаются. Лучше бы лобзиком работала, чем строить глазки. Для отвода глаз. Эти итальянские глаза, они почище двустволки. Возводила бы школы, мостила дороги. Сторож, тогда он еще был тренером, говорит ей: слышь, маслина, может, тебе кто задание дал окружающих с толку сбивать, заблуждать и морочить? Я ведь свободен, у меня ни в одном глазу, а люди думают: все, дескать, нашел он жар-птицу свою, синюю, в оливковых рощах. Пошла вон, что ты здесь отираешься? Хворостиной бы. Для нее он и впрямь забава да любопытство. На людях пофорсить, раз тренер рядом, его многие уважают тут. А хахаль был уже в закромах. Форматор думал – девка блефует, а она взаправду с мужиком живет. Душа у тренера, по его собственному выражению, забинтованная, не одну из этих профурсеток встретил и проводил. От такой непрухи бедняга повредил ногу и вынужден теперь делать то, что делает.

Выдержав паузу, Барсук с глубокомысленной тяжестью процедил:

– Ну вот, Сидоров, ситуация, похожая на мою. Мода у них, что ли, теперь такая: один кавалер для выхода в свет, другой для постели? Выйдешь, как говорится, на улицу, а девочка тут как тут.

– Это уже интереснее, – решил я поддержать товарища, – обобщения в нашем репортерском деле – штука полезная.

Мюнх встрепенулся. Неожиданно в его голосе зашуршал особенный бархат, который и в эфире встречался только по праздникам:

– Между прочим, Клара, как ты ее называешь, находит очаровательным мой итальянский. И еще говорит, что у меня превосходное латинское произношение. Вот так! А кто, кроме нее, в наши времена купается в неглиже? Так что в Италии я задержусь! Но рубрики не получится. И никакой серии репортажей.

ФИОРИТУРЫ

При-е-ха-ли! Как может быть произношение превосходным, если он не слышал естественных латинян, древних римлян в собственном соку, настоящих латинцев?

«Хочешь изучить девушку поглубже?» – рискнул спросить я. На этот вопрос Барсук не ответил и исчез из чата.

Вот тебе и бабушка-тортилла, и декабрьский Юрьев, и структуралистский Тарту, вот она, песня любви, переложенная для солиста и оркестра. Солист – сторож. Можно воспользоваться компьютерной программой – аранжировщицей. Как говорит Шустров, она тебе все варианты прокрутит – от пожарной капеллы до оркестра русских народных инструментов. Без ущерба для сути. В конечном счете какая разница, кто исполнит. На беструбье и тромбон труба. Сторож здесь ни при чем, партия солиста ему не предназначалась. А лучше бы отдать эту партию настоящему сторожу с берданкой и бородой. Пущай справляется с нотами как хочет, мастерит и кроит из них свои воздушные дворцы и песчаные замки, свои фиоритуры, завитушки табачного дыма, пламенные импровизации, плавленые сырки, платки носовые и прочие. Однако посмотрим на этот эксперимент, на это великодушие из другого угла. Что скажете, господа? Издевательство? Может, и не издевательство, но негуманно как-то, нехорошо. Прихрамывающий грамотный сторож, погруженный в раствор, в растворимый кофе непролазного чувства. Непроходимого детства. Давайте купим сторожу граммофон. Чтобы хоть отвлекся, крутил пластинки своего заокеанского земляка Фрэнка, каковые, если верить New York Times, укрепляют сердечно-сосудистую. Погасил незлым раствором душевные протуберанцы. Хватит слушать воркующих горлиц и музыку озера.

Лично у меня иная закалка. И получил я ее давно. Жили мы тогда на самом лесистом побережье, собирали шишки для самовара, соседи-рыбари удили сырть-вимбу, пока я числился завсегдатаем песочницы и речного пляжика. То есть тоже своего рода сторожем. А песок – вещь экзистенциальная, это вам не щебень. Недаром четырнадцать деревень на Куршской косе песком накрыло, когда прусский король Фридрих прибрежные сосны на постройку кораблей пустил. Но что нам Фридрих. Подружки разделяли мою