Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Ты выпил тогда вина, всего лишь винца. И захмелел. Классное винище. Вы распили эту бутыль втроем, взамен разбитой, купленной на бензоколонке. Она кокнула зелье в парадном, когда вы вернулись с озера. После твоего взгляда, переплавлявшего воздух.

Это дало повод не скрывать себя. Вспылить, списывать все на свежевымытый подъезд, радующий жильца и гостя редким и дорогим запахом.

– Я не специально, вы оба не злитесь на меня больше? – Очи вчерашней школьницы опускаются долу.

Эту мизансцену Барсук мне нарисовал в чате, где с ним встречаться легче всего. К тому же я знаю Арсухина со школьной скамьи, поэтому быстро проникся его проблемой. Вот и выкладываю все подробности в лицах и красках. Да и случай особенный.

– Слушай, Сидоров, – пишет он, – ты грандиозно коммуникабелен, может быть, у тебя есть какая-нибудь для меня?

– Какая, не понял?

– Да что ты придуриваешься? Девушка ласковая и добрая. Но не той добротой, от которой воротит. Надо клин клином.

ТАРЫ-БАРЫ С БАРСУКОМ

Ах, Арсухин, слышу, изнывает твоя душа, сердце ноет, беспокойное сердце трудящегося человека. Нельзя было тебе такую рубрику поручать. Слишком ты мнителен и склонен к опытам на себе. Вернись-ка, amico mio, лучше в Бровск для начала. Как пелось в частушках Сокольского, все девчонки замуж вышли и осталась одна шваль. А лишнюю шваль за границу выпускать – перебор будет. Привезут с собой вирус Новодубровска, чего доброго. Который страшнее, чем арзамасский ужас.

Мюнх между тем сызнова:

– Хотя, может, она хотела как лучше?

– Да у нее садистские наклонности. Дурить тебе голову, заигрывать, обещать, потом привести с собой чувака в твою постель и спрашивать, рад ли. Девочка – зверь, маркирующий территорию. Мое – мое, и твое – мое. Я бы еще понял, если втроем, менаж. Но песня, по твоим словам, одна и та же! Живет в полупрыжке от тебя. И это единственное, на что она за все время сподобилась?

Воображаю, как Арсухин закрыл дверь от гостиной, врубил телевизор, даже в туалет не вышел. Поднялся около трех. Все тихо вроде бы. Вино к трем часам выветрилось. Лучи от солнечного отражателя, этой подвешенной за невидимый хвост равномерно люминесцирующей Мышильды, дырявят балкон. Пошарить, что ли, в закромах на предмет снотворного? Ни хрена. Одна таблетка осталась. Все остальные уже выковыряны, как очаги жира из колбасного ломтика. Что делать? Поджарить эту последнюю? Швырнул серебряную пластину на журнальный перед диваном и на боковую. С таблеткой вприглядку. Так и уснул.

Утром вопросы:

«Что за таблетки, ой, выпил их все, что, хотел покончить с собой?»

При мытье посуды случайно порезал палец.

– Уловки, – бросила она, – на которые ты пускаешься то и дело.

Наружу вырвался мой вопрос:

– Как тебя угораздило, Барсук? Где ты подцепил такого монстра?

Арсухин не обиделся, но весело поймал ductus:

– В другом месте, центральная пешеходка, когда там толпился народ. Рядом – фонтан, как у нас. Он привычно кувыркался, кудрявился, проводник людских причуд, король брызг, топливо детворы. Все тот же фестиваль, плюс новый проект, разрекламированный в печати, и девушка в толпе. Как замечательно, как здорово. Согласилась выпить. Не из фонтана, разумеется. Смущается и краснеет. Это ж надо, девушка краснеет в наше альтернативное, нейтральное и олимпийское время! Все, собственно, в выпивке и заключалось. Ее главный кавалер занят, к тому же она его скрывает ото всех. С пацанами хромать в кафе неохота, да и ухажеры они аховые, платят только за себя. А тут вариант. Но, Сидоров, погоди, расскажу я тебе лучше про лето в Модене! Ночью в номере дышать нечем. И это при окне, наивно открытом настежь. То есть можно, конечно, дышать этой самой ночью. Однако ночь безвоздушная. Лишь зоологические вопли из коридора, звонки, стук, пререкания. В четыре утра просыпались беспардонные голуби, просыпались и сыпались на балконный козырек. Ни сна, ни отдыха. Эвакуируешься в Милан, потом на Стрезу, бегом вниз к Лаго-Маджоре, оттуда теплоход на Изола Белла. Солнышко, белые павлины, диковинные растения. Какая-то модель раздевается на виду у прохожих. Нет, у нее не день рождения, и на гармошке она играть не умеет. Зато натурщица. Натура, фигура. И фотограф с арбалетом наперевес. Небрежно прислонившись к балюстраде, смотришь вдаль. В Венеции одолел голод. Зашел в какую-то кантину, увидел тазик с салатом. Ну и умял его на фиг. Зато опоздал на последний поезд. Пришлось искать ночлег. А островитяне тем временем хворостиночку к хворостиночке. Вода в реке тихая, цвета асфальта. Птиц не слышно, кто-то их распугал. Только мост коромыслом.

– Только мост, только хвост, только после вас… Ты перескакиваешь с места на место, чувак, что же было на площади?

– На центральной городской площади чествовали Овидия. Проект такой – в рамках гуляний. In nova fert animus mutatas dicere formas[88]… Шумел камыш, точнее – фонтан, фланировали фраера, дефилировали дамы, кто-то уходил в подвал совершать подвиг. А праздновали всеобщее надувательство, ибо сидевший в подвале там вовсе не сидел. Он благополучно сымитировал глубокий нырок, одураченная публика прослезилась при скрипе закрывшейся двери: объявлялось добровольное заточение на пятнадцать дней. Обыватель не прозрел пафос сцены. Овидия давно не читали, читавшие подзабыли да и как следует истолковать не могли. Протяжно зевнув, фабрика слухов отворила ворота.

Увы, едва цепляя городской фестиваль, Барсук опять затягивал свой нудеж. Я теребил:

– Признайся, Арсухин: тебе же скучно рассказывать об этом? Бьюсь об заклад. Я готов стать Бидструпом. Написать на тебя дружеский шарж и, опубликовав его на первой полосе какого-нибудь западного «Крокодила», поставить мир на дыбы. Вместо того чтобы соглашаться с твоей, кажется, неизменной ролью несчастного кавалера, я изображу тебя в образе… туманного туриста. Нет, монаха-террориста. Или упорного ненца-самоеда (ведь ты постоянно себя жрешь), вооруженного до зубов ижорца, древнего ингра, управляющего межпланетным кораблем престарелого камчадала. Даже если это будут натужные усталые зарисовки. Перебор, перебор, еще раз перебор! Гитарный, разумеется. Я понимаю, что тебе тоже трудно говорить о том, как вляпался, влипал, влюблялся. Если свежачок, озон расставания еще не газанул, не скис, не обуглился, покрылся дырками не вполне. Полные штиблеты слез. До сих пор несолоно хлебавши, ты с радостью глотаешь это паскудство… Да что же это такое! Вон Шустров плачется, что в Пустошь его услали. Еще можно понять. Напряженка со снегом. Но у тебя Побережье, и не одно. Можно сказать – ривьерь в свое удовольствие, лигурийствуй не хочу. Сколько километров до Пизы, до Специи? Снег вообще не нужен. Волны качают чаек, чайки кричат что-нибудь замечательное. Как просто! Ни чата как