Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

строгом замке с бесчисленными запутанными переходами. Он опять сознавал, что они с Леонор – единое целое; он и думать забыл о том, что совсем недавно между ними были неурядицы. Он опять был прежним Альфонсо, дружелюбным, великодушным, исполненным молодого задора.

Галиана подернулась дымкой воспоминаний. Альфонсо сам уже не понимал, как мог он так долго сносить праздное, мирное существование, утопать в роскоши. Теперь все его помыслы были о предстоящей войне, благословенной войне. Как бывает порой во время охоты, в жаркий летний день, когда хочется окунуться в прохладную воду, так жаждал он теперь ринуться в битву. Он рожден для войны, война – его настоящее дело. Вдобавок честолюбие Альфонсо подхлестывала и слава шурина, короля Ричарда, которого арабы прозвали Мелек Рик. Между тем он, Альфонсо, стяжал себе славу военачальника даже в тех малых войнах, которые ему случалось вести прежде. Ныне, когда грядет настоящая большая война, непременно случится так, что молодое, нежное деревце его славы разрастется в могучий дуб.

Альфонсо с большим воодушевлением излагал свои военные планы дону Мартину. Они снова сделались добрыми друзьями. И как это они недавно умудрились поссориться? Альфонсо не преминул обратиться за советом и к баронам Вивара и Гормаса, опытным в ратном деле; видя воодушевление короля, они вкладывали всю смекалку в планы будущей кампании. Между Бургосом и Калатравой тоже часто скакали гонцы – это король совещался с Великим магистром, своим лучшим военачальником.

Какая досада, что он не мог целыми днями заниматься военными приготовлениями, а вместо того вынужден был то и дело выслушивать всякую дребедень насчет хозяйства, мастерских, горожан, крестьян, пошлин, закладов и займов, а также привилегий городов! Ибо нельзя не признать, что оба Ибн Эзры оказались правы: между Кастилией и Арагоном существовало множество мелких неурядиц и распутать эти узлы было не так-то просто. О приданом инфанты Беренгарии, разумеется, столковались очень скоро, и свадьбу можно было праздновать хоть завтра. Однако некоторые соглашения, без которых нельзя было заключить союз между двумя державами, требовали еще немалых усилий и времени.

Поэтому Альфонсо был очень рад прибытию королевы Эллинор. Он надеялся, что эта великая женщина, столь умудренная в государственных делах, столь разумная и предприимчивая, разрешит в краткий срок все запутанные вопросы.

Впрочем, в представлении Альфонсо визит его тещи в Бургос имел не одни только хорошие стороны. Его раздражала ее свита, все это расфранченное сборище. Дамам он еще мог как-то простить подобное кривлянье, но мужчинам – никогда. Он диву давался, как могут рыцари, отправляясь в крестовый поход, уделять столько внимания тому, чтобы нарядиться по последней моде. К тому же они еще и лица себе брили – ни дать ни взять хуглары или канатные плясуны.

Однако он прощал благородной даме Эллинор все мелкие неудобства за ту мудрую осмотрительность, с какой она устраняла препятствия, мешавшие заключить союз с Арагоном. С непререкаемой убедительностью судила она об общем положении дел и разрешала спорные вопросы. У старой королевы были все основания требовать, чтобы ее и по сей день считали настоящей главой семьи.

И дон Альфонсо был не слишком удивлен, когда теща однажды спросила его напрямик:

– А теперь, сын мой, расскажи-ка мне, что это еще за красавица такая, твоя еврейка, о которой все судачат? Что она собой представляет?

Разумеется, король Кастильский не обязан был отвечать на расспросы подобного рода, хотя бы даже со стороны благородной дамы Эллинор. И все-таки она была вправе полюбопытствовать. К тому же в его глазах Галиана уже стала невозвратимым прошлым, а потому он мог откровенно, спокойно и трезво рассказать о Ракели.

Он открыл рот, собираясь ответить старой королеве, но с удивлением понял: ему трудно описать, что представляет собой донья Ракель. Какая она? Все, что он знал, было так сбивчиво, неопределенно, скудно – ясной картины не складывалось. Память у него была цепкая, он всегда этим гордился. Однако теперь лишь смутно мог припомнить собственную возлюбленную.

– Она и в самом деле прекрасна, – молвил он наконец. – Все ее так и называют – Красавица. И это чистая правда, не лесть и не выдумки. Она обворожительна, и она надолго сумела меня обворожить, – признался он без утайки. – Но теперь всему этому конец. Abest[120], она для меня больше не существует. Пагубный яд ушел из моей крови, – заключил он решительно и бесповоротно.

Эллинор отвечала ему самым добродушным тоном:

– Однако же я очень надеялась, что ты мне ее опишешь как можно подробнее. Всегда обожала слушать любовные истории! Ну да ладно, вижу: ты не годишься ни в трубадуры, ни в сочинители романов. А все-таки позволь узнать: сынком-то своим ты доволен? Хорошенький малыш твой бастардик?

– Да, за малыша я должен быть ей благодарен, и небесам тоже, – с гордостью отвечал Альфонсо. – Сынишка родился ладный – большой, красивый, крепкий, хоть сама-то она хрупкая и скорее маленькая. Да и умом, верно, не обделен: глазки уже в первый день были такие живые, смышленые.

– Неудивительно, – заметила Эллинор, – недаром же мать у него еврейка. А как его нарекли, твоего бастарда?

– Санчо, – ответил дон Альфонсо, – и я намерен пожаловать ему графство Ольмедо. – Он уже и думать забыл о том, что младенец еще некрещеный. – Как по-твоему, госпожа моя и высокочтимая мать, я правильно сделаю, если подарю ему графство?

– А земли там много, в этом твоем графстве? – продолжала выспрашивать Эллинор. – Или только красивый замок да несколько сот крестьян?

– Обширное и богатое графство, насколько мне известно, – ответил Альфонсо.

– По нынешним временам с доходного поместья больше толку, чем с многобашенного замка, – пояснила Эллинор. – Я многие свои замки обменяла на хорошие поместья. А когда твой бастард подрастет, замкам и вовсе будет грош цена, зато поместья будут цениться еще выше.

– Значит, ты не станешь возражать, госпожа моя, великая королева, – для надежности переспросил Альфонсо, – если я сделаю своего сынишку графом Ольмедским?

– Раз уж твой бастард Санчо такой славный малыш, – рассудительно и твердо ответила королева Эллинор, – значит тебе подобает о нем хорошенько позаботиться.

Два дня спустя состоялась торжественная церемония: старой королеве Эллинор были представлены обе принцессы, одной из которых суждено было сделаться королевой Франции.

В зале собралось большое блестящее общество. Были здесь и гранды, и прелаты Кастилии и Арагона, были здесь и бароны королевы Эллинор, и чрезвычайный посланник короля Филиппа Августа – епископ Бове.

Умелые руки мастериц много недель трудились над платьями для обеих инфант – ткали, кроили, вышивали. В таких нарядах нечего было смущаться взыскательных взглядов благородного собрания. И вот они стоят посреди