Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

залы – миловидные, хорошо воспитанные девушки с белыми личиками, с румяными пухлыми детскими щечками. Они изо всех сил старались держаться спокойно и непринужденно, как подобает знатным дамам и как предписывают правила куртуазии. В душе они были смущены, более того, подавлены сознанием собственной значительности, ведь сегодня должна была решиться не только их собственная судьба, но и судьба множества христиан во многих краях.

Беренгария, инфанта Кастильская, королева Арагонская, – ей уже выделили почетное место на возвышении – презрительно поглядывала на сестер. Так-так, одной из них, значит, предстоит стать королевой Франции. Подумаешь, велика честь! Сама она, Беренгария, однажды объединит Кастилию со своим Арагоном. И кто знает, пожалуй, у нее получится присоединить Леон к своему королевству, а быть может, и Наварру. Возможно, ее супруг дон Педро, если она его хорошенько взбодрит, сумеет отвоевать у мусульман еще какие-нибудь земли в аль-Андалусе. Куда там королю Французскому! Его скудную область со всех сторон теснит король Ричард, ее августейший дядя. Ричард владеет не только своей Англией, но и гораздо большей частью франкских земель, нежели этот бедолага, король Франции. Нет, ее сестрице, когда та сядет на французский трон, нечем будет похвалиться перед нею.

Дон Альфонсо от души радовался, глядя на своих хорошеньких дочек. Старая дама Эллинор поступила очень умно, предложив ему породниться с династией французских королей, – в пору великой войны необходимо упрочить связи между христианскими государями. Он посмотрел на некрасивое, однако смелое и умное лицо старшей дочери, Беренгарии: нескрываемое высокомерие, написанное на этом лице, вызвало у Альфонсо усмешку, но вместе с тем и досаду. Беренгария держалась с ним теперь еще более замкнуто. Она осуждала его за то, что он разленился. Очевидно, она уже полностью вжилась в роль королевы Арагонской и взирала на собственного отца как на человека, который нерадиво управляет ее будущими владениями.

Донья Леонор надела тяжелое красное одеяние из дамаста с серебряной каймой, на которой были вытканы львы. Это платье ей было не очень к лицу, и она знала о том, но сегодня надела его преднамеренно, чтобы дочки выглядели красивее ее. Она и раньше гордилась своими дочерьми, а теперь, когда двум из них предстояло взойти на великие престолы Европы, – тем более. Каким маленьким стал бы обитаемый мир, если бы из него исключили страны, над которыми владычествует она, ее мать, ее брат и ее дочери!

Старая королева Эллинор устремила на оробевших внучек свой жесткий светлый взгляд, от которого не мог бы укрыться никакой изъян. У нее в голове уже сложился новый замысел. Ту внучку, которой не суждено отправиться во Францию, она, глядишь, еще сумеет посадить на португальский трон; в Португалии, кстати, много хороших гаваней, и для Англии это будет полезно. Эллинор тщательно взвешивала: которую лучше отдать в Париж, а которую в Лиссабон? Она принялась экзаменовать обеих девушек, разглядывая их до невежливости внимательно. Она задавала бесцеремонные вопросы, приказывала пройтись по зале, чтобы увидеть их походку, попросила даже что-нибудь спеть. Расспросы она вела то по-латыни, то на провансальском наречии.

– Славные девушки, – намеренно громко сказала она донье Леонор, так чтобы все окружающие слышали ее слова, – настоящие принцессы. Кое-что они, пожалуй, унаследовали от кастильских прадедов Альфонсо, но еще больше от моих предков из Пуату, а от Плантагенетов ровно ничего. – Затем, снова обернувшись к инфантам, она спросила старшую:

– Напомни, принцесса, как тебя зовут?

– Уррака, высокочтимая бабушка и королева, – ответила та.

А другая инфанта сказала:

– Меня, высокочтимая королева, зовут донья Бланка.

Позже Эллинор, Альфонсо и Леонор удалились на совещание вместе с епископом Бове, чрезвычайным посланником короля Франции.

– Что скажешь, преосвященнейший владыка? Которая тебе больше понравилась? – спросила Эллинор епископа.

Прелат ответил учтиво и осторожно:

– Каждая из них достойна стать королевой.

– Я тоже так считаю, – сказала Эллинор. – И все-таки мы должны принять в рассуждение одну мелочь: во Франции людям трудно будет выговаривать имя Уррака, и принцессе труднее будет снискать любовь народа. Думаю, лучше мы просватаем за твоего наследного принца Людовика нашу донью Бланку.

На том и порешили.

Чуть ли не каждый божий день при бургосском дворе давали какой-нибудь новый праздник в честь высокородной дамы Эллинор и новобрачных. Старая королева умела нарядиться и приукраситься гораздо искуснее, чем иные дамы, не просидевшие пятнадцать лет в заточении, а обретавшиеся в кругу, где тщательно исследовали достоинства тканей, нарядов, драгоценностей и румян. В танце она выступала уверенно и плавно, не хуже молодых. Знала толк в изысканных кушаньях и винах. Крепко сидела в седле и с удовольствием выезжала на охоту. Отпускала дельные замечания, глядя с трибуны на турнир. Если же дамы беседовали о творениях трубадуров и прочих сочинителей, ее суждения были непогрешимо верны.

Но сколько бы сил ни тратила старая Эллинор на охоту, танцы, пиры и стихотворство, она по-прежнему настойчиво и твердо вела дело к заключению союза между Кастилией и Арагоном. Прежде всего она потребовала, чтобы дон Альфонсо и дон Педро подписали и скрепили печатью торжественное обещание: беспрекословно подчиниться приговору, который вынесет она, Эллинор Аквитанская, такое же обязательство она заставила подписать донью Леонор и даже донью Беренгарию предосторожности ради. Далее она занялась тем, что стала по очереди вызывать к себе знатнейших советников того и другого короля, каждому она задавала краткие деловые вопросы, затем свела вместе тех министров, чьи точки зрения разнились особенно остро. Она старалась не упустить ничего, что имело отношение к поставленной задаче.

Наконец она собрала коронный совет – пригласила всех министров Арагона и Кастилии. Отсутствовали лишь дон Иегуда и дон Родриг: на них были возложены важные государственные дела в Толедо, так что они не могли явиться в Бургос.

– Ныне я оглашаю мое решение, – так начала свою речь Эллинор. Она взяла в руки старинную, почтенную грамоту, утверждавшую за Кастилией права сюзеренства над Арагоном, и развернула пожелтевший от времени хрупкий пергамент, с которого свисали две большие печати, – этот документ был хорошо знаком всем собравшимся. – Прежде всего, – молвила королева, – объявляю сию грамоту недействительной. Non valet, deleatur[121]. – И бестрепетной рукой разорвала пергамент на два клочка. – Deletum est[122], – подытожила она.

В тот день, когда Иегуда предложил в третейские судьи короля Генриха, дон Альфонсо принял этот совет неохотно, с тяжестью в сердце. Насчет Эллинор у него и тени сомнения не было, ему казалось, что само небо предназначило ей рассудить сей давний спор. И что же он видит? Уничтожен драгоценный пергамент, дававший ему власть над арагонским молокососом, сия пресловутая грамота, ради которой погибло