И всюду слышен шепот Тьмы - Джой Моен

Джой Моен

И всюду слышен шепот Тьмы

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация: © irmairma / Shutterstock.com / FOTODOM

Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

© Джой Моен, 2025

© ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

Холодно. Так холодно и темно. Где я? Отец? Отец, ты слышишь меня? Я умерла? Последнюю мысль отгоняю, будто докучливую осу. Если бы это было правдой, я бы оказалась в Астрале, месте, где рождена моя душа. Там, где нашел приют наш старинный клан, выдворенный и почти стертый из истории земли близкими по духу существами. Дом не спутаешь ни с одним другим местом, даже если деревянным каркасом в нем служит ночное небо под мудрым взором вселенной, а вместо мебели – невесомость и пряная роса.

Забыла. Я все забыла, кроме одного – ненависти. Ледяной огонь мести полыхает в груди, клокочет в гортани настолько явно, что на кончике языка чувствуется почти невыносимая горечь. Это все ОН. Он отнял у меня то священное, что я почитала и любила, взрастила семена сего в собственном чреве. Сириль. Женевьев. Я найду вас, и больше мы никогда не расстанемся. Но сначала необходимо вырваться из плена собственного тела, которым я более не в силах управлять. Так холодно. В нем так холодно, отец…

В полумраке вижу свое нагое худощавое тело, лежащее на мраморной кровати, созданной лишь волей отца. Голова повернута в сторону закрытой двери покоев, тонкая шея, приложив пальцы к которой уже не почувствуешь пульса, плавно перетекает в острые ключицы, холмики груди с потемневшими сосками потеряли свою привлекательность, как и впалый живот, словно прилипший к позвоночнику. Моя кожа по цвету почти сливается с серым камнем, некогда рыжие волосы утратили огненный блеск, потускнев и спутавшись, теперь они напоминают мох, устилающий поверхность брокателло[1]. Глаза полуприкрыты, смотрят прямо перед собой, но в них больше не отражается ни проблеска осознанности. Глядя на то, что было мной еще несколько мгновений назад, я должна бы ощущать отвращение, но вместо него не чувствую ничего.

Я больше не в силах поддерживать жизнь в этом теле, надеюсь, отец, ты поймешь и простишь меня, как делал всегда. Я должна найти ЕГО, найти и заставить заплатить, иначе не обрести мне желаемого покоя ни в этой жизни, ни в последующих. Сириль. Женевьев. Мамочка уже идет к вам, мамочка все исправит…

Глава 1

Глухой стук копыт о рыхлую землю, плавное покачивание, тени от встречающихся на пути деревьев и домов, сменяющие лучи солнца, что только начинают набирать силу, – все это Зоэ-Моник Гобей чувствовала каждой клеточкой тела, расположившись с подогнутыми ногами на двух сиденьях фиакра[2]. Невзирая на приличия, она положила под голову руки и смежила веки, пребывая в дреме, укрытая тонким одеяльцем, сшитым ее матерью в дороге, которой не было конца. Путешествие продолжительностью в семь суток вымотало, казалось, что даже при короткой остановке на отдых, требовавшейся преимущественно Моник и ее матери, качка не ослабляла своей хватки в сознании, а тело ощущалось невесомым, совершая любые движения по инерции.

Фиакр резко тряхнуло; чемодан на полке над сиденьями напротив подпрыгнул и ударился о потолок, заставив Элайн Мелтон-Гобей прекратить напевать под нос веселый мотивчик заевшей французской песни, услышанной случайно, когда они проезжали мимо очередного кабаре. Зоэ-Моник, названная так в честь трагически погибшей тети и давно стертой из истории мироздания бабушки, открыла глаза и поморщилась, ощущая, как тянет мышцы во всем теле.

Семья Гобей отправилась в длительное путешествие из родной Венгрии во Францию, испытывая страх и воодушевление. Война, обрушившаяся на весь мир, не пощадила ничего, подмяла каждого, кто встретился на пути, оставляя после себя разбитые колеи и ямы, полные слез, крови и трупов, вымершие города и села. Элайн, будучи известной на родине как кровавая ведьма, не раз принимала участие в защите территории, что сильно сказалось на ее ментальном здоровье, как и Эгон Гобей, не знавший покоя в это темное время.

Их дитя впервые пролепетало слово «мама», когда Элайн стирала чужую кровь со своего лица; сделала первый шаг, в то время как ее отец тенью скользил меж вражеских снарядов. Тетушки Джиневра и Мишель старались как могли, но страх за племянницу и ее супруга доводил обеих до истеричного состояния, которое Зоэ-Моник непременно чувствовала, становясь капризной и неуправляемой. В конечном счете чета приняла твердое решение вернуться на родину мужа, где со дня на день должно быть принято мирное соглашение.

Шестнадцать лет кануло с намерения покинуть Венгрию, и только сейчас Бог смилостивился, открывая пред ними пути. У Зоэ-Моник никогда не было своего дома, она не знала, что такое осесть в определенном месте и пустить корни. Будучи вырванной из Венгрии в младенчестве, большую часть своей жизни она провела в дороге или придорожных отелях, но горя из-за этого девочка на плечах не несла, ведь рядом с ней всегда оставались родители. Когда за окном бушевала буря или пули свистели над головой, Эгон Гобей, стараясь перекричать звуки, способные напугать дочь, рассказывал чарующие истории о своем клане Такка, о том, что пришлось пережить им с Элайн, казалось, в прошлой жизни. Реальные сказки девочка слушала с упоением, а когда она становилась старше, ее гибкий ум и живое воображение не только не позволили приключениям потерять очарование, но и стали почвой для безудержного желания изучить подробнее доверенные ей откровения отца и матери.

Не описать, в какой восторг Моник привела новость об истинной цели их путешествия во Францию. Помнится, Элайн тогда заварила особенно густой и крепкий чай; с трудом сдерживая волнение, ведьма подошла к дочери, поставила горячий напиток, который, едва не расплескавшись, облизнул край кружки, на низкий столик перед девочкой, взяла ту за руку и с минуту вглядывалась в ее серо-зеленые глаза. Эгон, подпирая дверной проем, молча взирал на любимую жену и дочь, позволяя Элайн выдохнуть и начать свою речь. Сколько же вопросов тогда высыпалось на головы родителям, но их приятно поразило то, что в словах дочери не было сопротивления, свойственного столь нежному возрасту.

И вот теперь, сменив уже четвертый экипаж, семья Гобей могла узреть невдалеке свою цель – маленькую