Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават

class="p1">который разливали по крошечным чашкам. Звуки стрельбы со всех сторон.

Небо разверзается, и бомбы

летят вниз оранжевыми, красными, черными обломками.

Он знал, что у мисс Синди могут быть проблемы,

потому что она разрешила ему взять книги домой,

не зная, что он порежет их ножницами матери.

Но никто не понимает, думал он.

То, что он делает, важно и стоит любых жертв.

Через некоторое время,

когда стену в его части спальни заполнили тексты и фотографии,

сестра стала задавать вопросы.

Мир, сказал он, намного больше Коулуна.

Я хочу увидеть его весь.

Он всегда знал,

что умнее своих друзей. Но начал понимать, что

такому, как он,

учитывая, где он рос и к какому кругу принадлежал,

не пристало говорить: «Я хочу все».

Со временем он понял, что добьется большего,

если будет работать с удвоенной силой.

И если будет хитрее, когда о чем-то просит,

чтобы не напугать «их»

или не прослыть выскочкой.

Обычно мальчики из Коулуна не отличаются сообразительностью,

как-то сказал ему учитель, особо отметив его во время лекции.

Но учителя говорят, что ты особенный.

Это был приглашенный преподаватель, каких иногда звали в школу, чтобы «вдохновить молодежь»,

состоятельный, дорого одетый мужчина,

свободно говоривший на идеальном английском.

Джошуа собрал всю волю в кулак,

чтобы промолчать.

Его глаза устремились на мисс Синди, которая стояла у окна,

пока мужчина молол языком.

Она нахмурила брови, поджала губы. Сэр, начала она,

но мужчина уже забыл о своих словах и продолжил лекцию так,

будто то, кем был или не был Джошуа,

заслуживало не больше внимания,

чем муха на подоконнике.

После урока мисс Синди попросила Джошуа задержаться.

Посмотрела на него горящими глазами и сказала:

Джошуа, после уроков принеси свои книги ко мне в кабинет.

Если хочешь, я помогу тебе всем, чем смогу. Ты хочешь?

Да, сказал он.

Хочу.

Он вел черный блокнот, в котором записывал

каждое колебание, каждое путешествие, каждый случай, когда где-то слишком задерживался

и возвращался, запыхавшись, с колотящимся сердцем, которое отбивало в груди: бум, бум, бум.

Делая записи, он подражал текстам, которые встречал в научных книгах по истории, математике:

купить их он не мог, но подолгу изучал их в школьной библиотеке и книжных магазинах.

Потом он по памяти зарисовывал диаграммы и рисунки, которые в них встречал.

И числа ― часы, даты, эпохи ―

и те, что он мог посетить, и те, что нет,

пока они не разрастались и не выстраивались в единую шкалу.

Иногда, ранним утром,

вернувшись из очередного путешествия, спокойный и удовлетворенный,

он позволял себе мечтать, как покажет свой блокнот мисс Синди.

Он представлял выражение ее лица, когда она узнает правду.

Думал о местах и временах Гонконга, которые мог бы ей показать.

И обо всех возможностях, которые постепенно открывались перед ним:

такой сладкий, сочный,

спелый плод.

Примерно в то время, когда ему исполнилось тринадцать,

все в школе узнали, что у мисс Синди

есть молодой человек. Слухи поползли, когда однажды вечером

кто-то увидел, как он забирает ее из школы.

Это был белый темноволосый американец, с которым она познакомилась, когда училась за границей.

Однажды, как обычно придя к ней заниматься после уроков,

он заметил на ее безымянном пальце крошечное кольцо с бриллиантом и все понял.

Я хотел вам кое-что сказать, сказал он.

Но теперь это неважно.

Неважно?

Она отложила карандаш.

Изучающе посмотрела на него, и ее лицо изменилось, будто она была готова заплакать.

Он не выносил, когда кто-то плакал из-за него.

Он всегда этого не выносил.

Он уставился в учебник.

Слова и цифры начали угрожающе расплываться перед глазами.

Вы скоро уйдете, сказал он.

Она не стала спорить.

Но все поняла.

Он был прав, и оба это знали.

Джошуа.

Ему показалось, что она произнесла его имя так,

словно оно принадлежит ей.

И в каком-то смысле он считал, что так оно и есть.

Прежде чем я уйду, сказала она,

я хочу тебе кое-что подарить.

Подарить?

Школу. В другом районе.

Будущее.

Если ты этого хочешь.

Но тебе придется очень много работать.

Больше, чем когда-либо.

У него тут же вырвалось:

хочу.

Я хочу все.

Ранним субботним утром он стоял

в зале вылета. На горизонте виднелась тонкая розовая линия.

Ему было всего четырнадцать,

но, в третий раз наблюдая, как один и тот же самолет

взмывает в небо, он сказал себе

«хватит», и с этим было покончено.

На этом все. Глава закрыта. Навсегда.

Он всегда умел

оставлять прошлое в прошлом, там, где ему и место, ―

в осколках, фрагментах.

Год спустя.

В новой форме, с новой стрижкой,

он вошел в новое здание в новом районе.

Здание состояло из классов, где пахло старыми книгами и чернилами,

и коридоров, которые пересекались и расходились в стороны,

напоминая ему о родном Коулуне.

На стенах висели таблички, дипломы, награды,

портреты людей, которые с серьезным видом смотрели в камеру,

ему в глаза, будто они хранители

глубокой, священной тайны, которую ему познать не суждено.

Так же на него поначалу смотрели и одноклассники.

Одноклассники как из Гонконга, так и из-за границы,

которые приезжали в школу

на дорогих машинах с водителями

и носили учебники в дизайнерских сумках.

А потом в их взглядах появилось нечто другое, чему он не мог дать название.

Настороженность? Презрение? Восхищение?

Кто он? Редкий зверь, сбежавший из зоопарка

и теперь разгуливающий на свободе по мегаполису?

Предмет исследования? Объект насмешек? Персонаж фильма?

Жалость, покровительство, восхваление

со стороны людей, мнивших себя

его друзьями, благодетелями, помощниками,

встревоженными девушками, которые хотели целовать его

в темных углах и хвастать им перед семьей и друзьями,

будто он был воплощением всего,

чем они жаждали быть в новом, прогрессивном мире.

Ты изменился, однажды сказала ему сестра.

Отец испытующе посмотрел на него.

(Презрение? Зависть? Гнев? Или просто

смутная, холодная отстраненность по отношению к тому,

кого он уже не понимал и не любил?)

Мать стала класть ему больше еды за столом.

Он был слишком молод, чтобы понять, что это значит,

но вместе с тем достаточно молод, чтобы понять,

что это, возможно, не значит ничего.

Это было всего лишь

расставание.

Прямо как когда