Вскрытие и другие истории - Майкл Ши

малейшее колебание могло сгубить весь план. Колоссальный масштаб и жреческая суровость каменных стен пробились сквозь невежество даже такого человека, как Бек, пронзив его инстинктивным ощущением древности. Он пошатнулся, совсем чуть-чуть, когда его обдало первым холодным порывом ветра из подполья. К счастью, профессиональное желание визуального воздействия распалилось и оказалось сильнее, чем зачатки ужаса перед незапамятным. Я достал фонарик из сундука сразу за порогом, и мы нырнули внутрь: Бек поспешил вперед первым, замирал на поворотах, примериваясь, как будет падать свет с разных ракурсов, и болтал без умолку.

Рвение его отчасти объяснялось жадностью, поскольку для жанра, курьезно названного готикой, лучших декораций, чем те коридоры, переходы и сводчатые залы, не найти на всем континенте. В то же время возбуждение его было вызвано и страхом. Полагаю, могу утверждать, что он не успел осознать, что боится.

– Боже мой! – сказал он. – Немыслимо. Только глянь на эти железные двери! А статуи в закутках – что это вообще такое?.. Да тут все будто с экрана уже сошло! Еще поворот? Как же глубоко они идут, и во всех направлениях! Снова вниз?! Да ты шутишь. Послушай, как голос эхом отдает! Словно вдалеке кто-то противно смеется – господи, вот бы получилось так записать! Конец-то вообще далеко?.. А эта засохшая дрянь на потолке… прямо как Винсент Прайс, а? Мы под рекой? Хочешь сказать, мы прошли долину, что за домом? Невероятно! Я бы развесил факелы по всем коридорам. Черт, да я успею пару кадров с Вэл и Камином отснять, прежде чем мы завтра уедем! Так, в качестве дополнительной сюжетной линии, а в следующий раз заняться только снаффом. На какой глубине эти твои комнаты пыток?

Его голос лился, разлетался брызгами и расходился рябью по вековой тьме, пока луч света не встретил еще более жуткую тьму впереди. Мы подошли к Развилке. И абсолютный, атавистический страх перекрыл поток слов Бека. Под его неровное дыхание мы подошли к лестничной площадке и посмотрели вниз, туда, куда вели обшарпанные, смердящие ступени.

Подобную реакцию я предвидел – ибо как он мог не растрогаться? Чем ниже, тем больше меняется характер каменной кладки, поскольку величайшие, глубочайшие коридоры не рылись обитателями древнего лабиринта, а, скорее, были целью, к которым подкапывали новые соединения. Впалые залы и ведущую к ним лестницу вырыли другие рабочие; иные ремесленники вырезали на пропитанных морской солью камнях барельефы, что и по сей день презрительно извиваются; их коллеги и соратники вышли к ним навстречу примерно в пяти милях отсюда, чтобы встретиться под землей.

Я направил мощный луч вниз – толпы кальмаров затанцевали тенями на камнях; когда нас обдало леденящим, океанским порывом соленых, глубоко погруженных гротов и древнего разложения, я ощутил, как храбрость в душе оператора содрогнулась и невольно отшатнулась.

Я вмиг притворился, что меня пробил озноб, и достал из кармана смокинга серебряную фляжку. Ром был сочным, как жидкий огонь в семьдесят пять градусов крепости. Я изобразил, будто сделал глоток щедрее, чем на самом деле. Предложил фляжку Бо Беку, и тот сделал вид, будто отпил совсем немного, однако ж его выдало резкое движение горла. Но он тут же отбросил притворство и отпил снова, опустошив флягу наполовину.

Бек не привык признаваться самому себе в беспричинном ужасе, и все же ни один человек в здравом уме не устоит перед ощущением векового присутствия, какое возникает на Развилке. Он порывисто заливал спиртным унизительный приступ страха, но средство для цели выбрал недостаточно эффективное. Выпивка лишь приглушила тревогу, о чем говорила его скованная походка при спуске по скользким от тумана ступеням. На полпути оператор остановился, и беспокойство выплеснулось гневом:

– Послушай, я карабкаться не соглашался! Сколько нам еще осталось?! Господи, как же холодно! И воняет, как… как… Боже, как же здесь воняет! У тебя правда там дыба, каменный мешок и подобные фиговины? Мы же много дверей проходили – что за ними? Не пустые ли ты мне поиски тут устроил?

Судя по всему, алкоголь все больше одолевал его разум.

Я разыграл самый беспроигрышный гамбит. Задохнулся от досады на самого себя за то, что привел его сюда; за то, что не заметил, как сильно он перепугался – то есть не перепугался, а, конечно, всего лишь забеспокоился. Нам надо немедленно возвращаться. Естественно, я имел все упомянутые предметы, но они подождут. Роджер точно так же среагировал, а повернул назад и того раньше.

Бо Бек разразился шутливыми ругательствами, назвал меня тем еще шутником и объявил, что все эти мои невероятные «ходы» вызывают у него только крайнее восхищение. Остаток пути вниз он ступал с важным видом, шел первым. Я заботливо отдал ему фляжку, дабы помочь согреться, и он допил ром за следующую сотню ярдов.

А затем его накрыло прекраснейшее онемение. Он разговорился, задушевно юморил, и мне выпала честь увидеть Внутреннего Человека. Он сказал, что всегда считал меня странным, но все же серьезным стариком. Cказал, что Валери – так, «симпатичная пустышка». Признался, что сам часто пользовался ее благосклонностью, и приязненно выразил надежду, что из-за этого между нами не будет никаких обид.

Он сказал, что секс больше не в моде. Фильмы о смерти – вот новое веяние. Хвастался, что готов снимать их с иным размахом и воображением. Кроме шуток! Я все еще слышу его – слышу, как он, хихикая, мяучит мерзости, разлетающиеся слабым эхом среди петляющего по обе стороны от нас искусства Ктулху. Насколько чудовищным он себе казался, каким могущественным себя воображал, гордясь тем, что, как он считал, было его Злом. Ха-ха! Разве ничтожная аморальная импульсивность – зло? Существа на потревоженных светом стенах плавно извивались и прыгали, устраивая перед нами транскосмический авангард, стояли во главе нашей процессии с мрачным ликованием, и от восторга мне хотелось танцевать и ущипнуть мою мясистую жертву за потные щеки. Впереди показалась дверь.

– Все они ходячие мертвецы, – вдруг радостно заявил Бек. – Сифилис, глисты, туберкулез, все эти отсталые, рак – и им подобные. Просто хотят добыть денег, чтобы вскоре умереть ни за что! То есть скажу прямо: они – ненужное мясо, верно? А так смогут оставить после себя кое-что мамасите или еще кому, понимаешь?

Мы стояли перед железной дверью, украшенной рунами. Я выдвинул засов, но открывать ее не стал. Ухмыльнулся гостю. Злобно скосился на него, что его очень удивило, ведь при нем я всегда вел себя скромно.

– Ненужное мясо, – повторил я. – Какая поэзия, мистер Бек. Вы поэт. Ненужное мясо. Пустые, лишенные души и разума куски