Вскрытие и другие истории - Майкл Ши

Разглядев эти силуэты, она с отчаянной поспешностью отвела от них взгляд; и все же видела их на несколько долгих мгновений дольше, чем мог вынести ее рассудок. Кошмар не должен был вот так просто открыться перед ней, такой головокружительно близкий к Реальности. То, что силуэты оказались теми самыми бурлящими амебами, теми самыми коварными титаническими опарышами, которых она видела во сне, было лишь половиной ужаса. Второй половиной стали человеческие головы, венчавшие тела всех этих кипящих оборотней, нелепые наросты на кошмарных массах, – и еще дождь перепуганных животных, что падали из клеток над бассейном и в своей бешеной панике становились игрушками и пищей для студенистых чудовищ.

Патти с разинутым ртом повернулась к Жирной Морде. Тот стоял у широкой пустой ванны, трудясь над сложной системой пряжек на груди.

– Ты понимаешь, милая моя? Пожалуйста, попытайся! Ужас сделает твой вкус острее. Фатой тебе послужит кровь, что застит гаснущий твой взгляд… Видишь ли, нам проще поддерживать форму с помощью вот таких костюмов. Мы могли бы сымитировать все тело целиком, но для этого требуется куда больше сил и сосредоточения. – Он расстегнул последнюю пряжку, и ряд ремней резко разошелся. Тягучий пурпурный студень хлынул из костюма в ванну. Патти бросилась к двери, но у той не было ручки. Срывая об нее ногти и крича, она вспомнила муху у окна и услышала, как Жирная Морда вновь заговорил у нее за спиной:

– Поэтому мы имитируем только голову и никогда ее не растворяем, чтобы не допустить ошибок при воссоздании и не пробудить подозрений. Пожалуйста, сопротивляйся!

Патти оглянулась и увидела, как огромные щупальца, похожие на чудовищные и комичные фаллосы, вырвались из ванны, полной непрерывно бурлящей слизи. Она закричала.

– О да! – пропел Жирная Морда, качавшийся теперь на пурпурных волнах. Руки Патти задымились там, где в нее впились щупальца. Они оторвали ее от пола легко, точно сопротивляющегося таракана.

– О да, милая девушка, – подруг заменят Страх и Боль, проклятья будут вместо клятв…

Когда он поднял ее над кипением своего едкого тела, Патти увидела, как его глаза закатились и почернели. Он окунул ее ноги в себя. Прежде чем шок лишил ее сознания, Патти успела в последний раз обратить жалкое орудие своего голоса против массивных стен. Она билась, когда ее ноги опустились в обжигающий студень, билась, пока не растворились туфли, пока от ступней и щиколоток не расползлись в алчной субстанции Повелителя шогготов туманности разжижающейся плоти. А потом ее биение замедлилось, и она еще глубже погрузилась в…

Nemo me impune lacessit

– Монтрезоры – старинный и плодовитый род, – сказал я.

– Я забыл, какой у вас герб?

– Большая человеческая нога, золотая, на лазоревом поле. Она попирает извивающуюся змею, которая жалит ее в пятку.

– А ваш девиз?

– Nemo me impune lacessit! [4]

Эдгар Аллан По. Бочонок Амонтильядо[5]

Что я чувствовал, смотря, как арендованная машина в рябых тенях свернула на подъездную дорожку в тот ветреный полдень? Как они вылезают из салона, щурясь, оглядывают грубоватый фасад моего милого Штернбрюкке? Что я ощутил, когда понял, что наконец-то их заполучил – особенно вот этих двоих? Ах, как сладко смятение сердца! Конские каштаны на лужайке ревели на ярко-синем ветру подобно кострам, каждое дерево – ликующее множество, и все же в душе я кричал и радовался свыше всех! Разве способен экстаз плоти сравниться с первым привкусом грядущей, бесповоротной мести?

Разминая ноги, они осматривали дом и участок, позами выражая то ли скучающую непринужденность, то ли шутливое недоверие, и все же пантомимы отдавали нервозностью. Как могли они не чувствовать себя не в своей тарелке? Как не замечали собственной безвкусной пестроты на пороге векового величия?

Она, конечно, держалась весьма достойно и манерно – моя бывшая жена, моя Валери, – но только вяжется ли так высоко задранный нос с искренней радостью? Ее жеребец – ее хахаль, Порно Принц, – то и дело зевал, демонстрируя, что Штернбрюкке ему не подходит и интересует не больше, чем спортивная куртка, жмущая под мышками. Беспокойство его было тусклым, невыразительным. Натали, моя бывшая свояченица, изучала дом свирепым взглядом. Всякую вещь и человека, не способных подпитать ее оскорбленное чувство личной значимости, она презирала и, несомненно, вменяла чудному на вид Штернбрюкке в вину то, что он напоминал ей о собственном невежестве.

Как видно, Бо Бек – толстый и бородатый четвертый пассажир – взволнован был меньше всех: закончив осмотр, он насмешливо скривился, словно узрел банальность. Он работал звукорежиссером и оператором, и мне была приятна его непринужденность, ведь ему предстояло стать моим первым проектом того дня.

– Вот так, – бормотал я, наблюдая за четверкой, – яркие птички с кичливо прихорошенным оперением и крошечным мозгом снисходительно спорхнули на вымазанную птичьим клеем ветвь.

Я отошел от окна и спустился к ним, к их оскорби-

тельному, насмешливому и преуменьшенному мнению обо мне. Они считали меня чудаком, книгочеем-рогоносцем; изможденным, старомодным мужчиной позднего среднего возраста, до сих пор безмерно увлеченным жестокой юной красавицей, плохо с ним обходившейся, причем увлеченным настолько, что сносил все больше гротескных унижений, лишь бы она снова была рядом.

Роль невеселая, но взялся я за нее едва ли не с радостью. Я – тот, кто извлекал наиглубиннейшие знания людского рода из тысяч его тайников, неустанно просеивал десятилетия и декады труда, скрытые обломки человеческой истории и истории дочеловеческой; я – тот, чей истинный возраст они и близко не представляли, не говоря уже об остальном… Я с готовностью натягиваю шутовской колпак с колокольчиками. Дайте королю, разорителю городов, разыграть финальный акт раболепия в роли одураченного жениха – хоть Валери, разумеется, далеко не Пенелопа!

Под их несуразное высокомерие и мое резкое, шуточное настроение и прошла скромная церемония встречи. Входили они поодиночке, встретив мрачную неприступность Штернбрюкке невольной напыщенностью; я отвесил каждому поклон и по-хозяйски изобразил приветствие и самоуничижение. Нынче, вкушая лакомые отголоски моего свершения, я помню их первые реплики так же хорошо, как и сцены из любимых пьес:

Валери (вышагивая, как длинноногий фламинго, рыжевато-каштановые волосы ниспадают каскадом, как и ее смех). Господи, Монти! Милый, ты почему никогда мне об этом месте не рассказывал? Ну прямо семейная тайна! Да одна только лестница – ты это видишь, Камин?

Мистер Квотс (устало кивая в ответ ей, затем мне). Как оно? (Походка у него