Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

— Согласие вы получите, — его голос прозвучал чуть ниже, чем раньше. — Но вы должны мне обещать, что всё будет сделано на высшем уровне.

Мирослав выдержал паузу, встретился с ним взглядом.

— Я всегда стараюсь делать всё на высшем уровне.

В глазах пациента промелькнуло нечто неуловимое. Что-то тёмное, что-то, напоминающее тень далёкого прошлого.

«Кто он? Почему его присутствие кажется мне таким знакомым?».

Эта мысль ударила внезапно, почти болезненно. Словно взгляд пациента пробил насквозь, затронув какую-то далёкую струну в его памяти, заставив её дрожать.

Но это невозможно.

Или всё же возможно?

Здесь, в этом времени, среди этих людей, прошлое смешивалось с настоящим, выстраивало странные, почти фантастические параллели. Лица и образы пересекались, складывались в новые узоры.

Мирослав отвёл взгляд, словно желая избавиться от наваждения, но знал — что-то в этом человеке заставит его возвращаться к этим мыслям снова и снова.

Он медленно провёл пальцами по гладкому металлу инструментов, чуть сжимая их, словно пробовал их на вес, но внезапно пальцы его замерли. Нечто пронзило его сознание, словно ледяной осколок, вошедший глубоко и резко. Это было не просто дежавю — это был удар в прошлое, воспоминание, которое накрыло его, как внезапная волна.

Глаза пациента… Нет, не сами глаза, а то, что в них было. Глубокий, сосредоточенный взгляд, который казался внимательным, но в то же время отстранённым, оценивающим. Скрытая насмешка в уголках губ, манера держать голову — чуть запрокинув, будто ему всё подвластно. Даже этот едва заметный уклон в интонации, сухой, сдержанный, но наполненный скрытой уверенностью.

«Профессор?».

Мирослав почувствовал, как внутренне отшатнулся. Нет, невозможно. Это не может быть он. Человек перед ним — постаревший, чуждый, живший в иной эпохе. Но что-то в нём отзывалось эхом далёкого прошлого, того прошлого, где всё было иначе.

Он помнил лекционный зал, длинные ряды студентов, лёгкий гул голосов перед занятием, ритмичный стук шагов по паркету. Профессор входил всегда с одинаковым выражением лица — строгим, но не лишённым иронии. Он поправлял очки, неспешно проходил между рядами, заставляя студентов замирать в напряжении, ожидая его вопросов.

«Господа, если вы не можете ответить мне на этот вопрос, зачем вы вообще пришли в медицинский?».

Голос его, всегда спокойный, но пронзительный, звучал в ушах, накладываясь на настоящее.

Мирослав замер.

Пациент чуть приподнял бровь.

— Что-то не так, доктор?

Голос был другой, грубее, с хрипотцой, накопленной годами, но что-то в нём всё же перекликалось с памятью.

Мирослав выдохнул, быстро взяв себя в руки. Он не мог позволить себе показаться растерянным. Он не мог позволить себе даже на секунду дать понять, что в этом кабинете вдруг возникло нечто большее, чем обычный врачебный осмотр.

Он заставил себя улыбнуться. Легко, небрежно, будто действительно ничего не произошло.

— Нет, всё в порядке. Просто на мгновение задумался.

Но даже когда он вновь взял инструменты, даже когда склонился над пациентом, готовясь к работе, его пальцы дрожали. Потому что внутри него всё ещё звучал голос прошлого, обрываясь на самых острых нотах.

Он приступил к лечению, стараясь заглушить в себе лишние мысли, спрятать их под тяжестью рутины, под чётким ритмом движений. Мирослав знал, что только абсолютная сосредоточенность сейчас могла избавить его от странного ощущения, прочно засевшего внутри. Он не мог позволить себе отвлекаться, не мог позволить себе сомневаться. Рука должна быть твёрдой, а ум — холодным.

Инструменты были грубыми, несовершенными. Он привык к другому. В его времени медицина шагнула далеко вперёд, но здесь он был вынужден работать с тем, что есть, и, что хуже всего, делать вид, что другого ему и не нужно. Он знал слишком многое, мог бы изменить слишком многое, но не имел права.

Он чувствовал это буквально физически — как будто его тело сковывала некая сила, мешая выйти за границы дозволенного.

Он привык работать без анестезии, но всегда знал, как минимизировать боль. Здесь же, в этом времени, ему приходилось подстраиваться, искать обходные пути, прятать свои знания под маской опытного врача, который просто «умеет делать свою работу хорошо».

Пациент был неподвижен, но напряжение в его плечах выдавалось едва уловимой рябью под строгой тканью костюма. Лёгкое сжатие пальцев, как будто он сдерживал что-то внутри себя.

— Вам может показаться, что это будет болезненно, но я постараюсь сделать всё максимально комфортно, — сказал он спокойно, ровно, с тем самым профессиональным спокойствием, которое должно было внушить доверие.

Пациент поднял на него взгляд, в котором промелькнуло что-то тяжёлое, почти презрительное.

— Не говорите мне о комфорте, доктор. Просто сделайте свою работу.

Мирослав не ответил.

Он чувствовал этот взгляд на себе, чувствовал, как за каждым словом пациента стояла не просто гордость, не просто привычка командовать. Это был тот самый фундаментальный слой иерархии, тот самый неизменный порядок вещей, в котором омега никогда не мог стоять выше альфы, даже если знал больше, даже если держал в своих руках его жизнь.

Альфа мог признать ум, но не власть.

Альфа мог уважать знания, но никогда не примет их как нечто, что выше его природы.

Мирослав медленно выдохнул, наклоняясь чуть ближе, сосредотачиваясь только на своей работе. Руки двигались чётко, уверенно, без единой дрожи. Он умел это делать. Умел быть незаметным, умел оставаться в тени, даже когда сам мог бы оказаться в центре.

Он был нужен.

И пока он был нужен, он оставался в безопасности.

Вопрос лишь в том, как долго это продлится.

Лечение завершилось. В комнате повисла тишина — плотная, ощутимая, как густой воздух перед грозой. Мирослав отступил на шаг, давая пациенту возможность прийти в себя, осознать, что боль, которую он, возможно, ожидал, не пришла. Что всё прошло иначе, чем он думал.

Мужчина провёл ладонью по челюсти, его пальцы медленно скользнули по коже, будто проверяя, действительно ли всё так, как он чувствует. Глаза его чуть сузились, словно он не доверял даже собственному телу. Мирослав видел это раньше — это был не просто жест, не просто привычка альфы контролировать каждую деталь своего состояния. Это было нечто глубже — ожидание подвоха.

Пациент выдохнул, коротко, почти