Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

пусто, но руки помнят каждое движение, каждое повторение этого действия, как нечто более важное, чем просто очищение. Как будто в этом есть смысл, какой-то, который он не может объяснить. Этот процесс наполнял его, отгоняя другие мысли, обнуляя каждое действие, как бы очищая не только тело, но и всё, что накопилось за день. И вот снова его взгляд был прикован к мыльной пене, к воде, что стекала по рукам. Это был почти инстинктивный процесс — нечто, что происходило почти автоматически, но что-то внутри него, какое-то ощущение, заставляло этот процесс длиться дольше, чем следовало.

Он чувствовал, как его движения становятся всё более медленными, как будто всё вокруг не имеет значения, кроме этого. И тогда, как всегда, в этот момент, когда в тишине моющегося зеркала отражались лишь его собственные глаза, раздался голос, который вырвал его из этого состояния.

— Ты так руки с кожи не сотри, Миргородский, — сказал Пётр Сергеевич, пожимая плечами, наблюдая. Его голос был ровным, но в нём был какой-то оттенок лёгкой насмешки, и взгляд, который он бросил на Мирослава, был как бы пристальным, но в то же время не осуждающим. Он стоял чуть в стороне, с невозмутимым выражением лица, и, похоже, вообще не осознавал, как пристально следил за этим процессом. Или, может, он уже знал, что у Мирослава есть свои странности, и не пытался скрыть любопытства.

Мирослав не отрывался от своего занятия, продолжая втирать мыло в руки, не показывая, что его затронули слова. Он знал, что Пётр Сергеевич всегда был таким — острым, может, даже слишком острым, но никогда не переходил грань. Он не был врагом, нет. Но в нём было что-то, что заставляло Мирослава ощущать беспокойство. И не то чтобы это было важным — он знал, что нужно просто продолжать, не обращать внимания.

В тот момент, когда тишина снова стала давить, раздался другой голос — Николай. Его улыбка была странной, чуть насмешливой, как у человека, который что-то понял, но не сказал. Он прислонился к стене, наблюдая за этим сценарием с каким-то отчуждённым интересом.

— Ты их уже третий раз за этот час моешь, — произнёс Николай, его интонация была лёгкой, но в ней сквозила некая недосказанность. Как будто это его удивляло, и он всё ещё не понимал, что происходит. — Боишься, что пациенты заразят?

Мирослав продолжал моёть руки, но этот вопрос словно застал его врасплох. Он всё ещё не смотрел на Николая, не хотел поддаваться на провокацию. Но что-то в его вопросе заставило его замедлить движение. Он знал, что Николай не пытался осудить его. Но что тогда было в этом вопросе? Почему они так внимательно следят за его действиями? Почему этот ритуал, эта безобидная привычка вдруг стала поводом для таких замечаний? Мирослав пытался понять, что стоит за этим — был ли это просто любопытство или, возможно, осуждение?

Он молча продолжал своё дело, и после мгновения паузы наконец ответил, не поднимая взгляда:

— Не боюсь. Просто не хочу переносить инфекции.

И снова наступила тишина, но, казалось, она была нарастающей, как нечто неизбежное, что уже вот-вот прорвётся. Он закончил мыть руки и стал протирать их полотенцем, ощущая, как кончики пальцев касаются ткани, но одновременно в его голове звучали голоса. Он не мог не заметить, как Николай и Пётр Сергеевич обменялись взглядом, едва заметным, но полным какого-то немого недоумения. Было ли это осуждением, интересом, или чем-то другим?

— Слушай, — продолжил Пётр Сергеевич, и в его голосе появился какой-то оттенок размышлений, — мы все врачи. Мы все моем руки. Но ты будто совершаешь какой-то ритуал.

Слова его были простыми, но они как бы всё равно врезались в Мирослава. Он почувствовал, как его сердце немного сбилось, как будто не был готов услышать такое. Он знал, что Пётр Сергеевич не просто наблюдает — он ищет что-то. Он всё ещё пытался понять, что здесь происходит. Это было больше, чем просто вопрос о гигиене. Это было больше, чем странность, которую все могли бы просто проигнорировать. Это был взгляд, который скользил поверх него, не оставляя следов, но заполнял пространство чем-то тяжёлым, неясным.

Мирослав вытер руки и продолжил своё молчание, хотя в его голове звенела тишина. Каждое слово, которое он произносил, казалось невидимым, как и каждый жест, который он делал. В этом мире, полном скрытых смыслов и взглядов, которые не могли быть поняты без взаимного обмена знаками, он всё ещё не знал, как будет выглядеть его место. Не знал, как он будет существовать в этих невидимых отношениях, как он будет играть свою роль в игре, где каждый его шаг может быть замечен, где каждый его взгляд может быть истолкован.

Время тянулось, и Мирослав снова почувствовал, как вода на его руках быстро остывает.

Мирослав продолжал держать руки в воздухе, будто не зная, что с ними делать, и не отводил взгляда от своих ладоней. Он ощущал их тяжесть, их непостижимую значимость, в которых скрыта угроза, способная разрушить всё. Эти руки — не просто инструменты. Эти руки могли сотворить как чудо, так и ужас. Он знал это больше, чем кто-либо, и с каждым движением понимал, что должен держать их в чистоте и контроле. Профессионализм? Навязчивость? Разница, пожалуй, была несущественной. Всё, что он делал, имело свою цену, и он был готов платить её.

— Мы работаем с пациентами, чья жизнь зависит от нашей осторожности, — сказал он, не глядя на Петра Сергеевича или Николая, но их присутствие чувствовал. — Одно прикосновение может привести к осложнениям. Инфекции — это не теория, а реальность. Руки — главный инструмент врача, но и главный источник угрозы.

Он закончил свою фразу, но слова не оставили в воздухе пустоты. Напротив, они, казалось, повисли, как тяжёлое, непереносимое бремя. Казалось, что этот ритуал очищения был не просто желанием поддерживать чистоту. Это было чем-то более важным — почти мистическим, почти священным. Мирослав мог бы сказать, что это не было страхом. Но что это было тогда? Подсознание его тела играло роль, подчинённую всем тем сдерживаемым инстинктам, что постоянно резонировали в нём. Невидимая связь между всеми его действиями и тем, что происходило в мире, становилась сильнее с каждым повторением.

Николай, стоящий рядом, с лёгким движением поднял брови. Его лицо оставалось непроницаемым, но несложный жест, подобный