Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Он взял карточку, медленно, почти лениво, но когда увидел, что там написано, ощутил, как лёгкая дрожь пробежала по спине.

«Шлейф власти. Вот что это значит».

— Кто это?

— Альфа, прибыл издалека. Настойчивый. Ожидает вас в кабинете.

Альфа. Это слово в его устах звучало не просто как характеристика, а как что-то большее. Он не пояснял, но и не требовалось. Здесь, в этом мире, альфы не были просто людьми, не были просто пациентами.

Мирослав провёл пальцем по краю бумаги, но не стал перечитывать. Он не знал, каким будет этот человек. Он не знал, что за ним стоит, какое прошлое, какие замыслы. Но уже чувствовал — этот пациент станет чем-то большим, чем просто визит в больничный кабинет.

Он бросил последний взгляд в окно — за стеклом раскинулся серый, невыразительный город, его улицы, растворённые в утреннем тумане.

«Ещё один человек, который может изменить мой путь. Или я изменю его?».

Он поднялся, накинул халат, застегнул его на все пуговицы, словно броню, и шагнул в коридор, чувствуя, как за его спиной медленно закрывается дверь.

* * *

Дверь открылась медленно, словно уступая место человеку, который привык не торопиться. Вошедший двигался неторопливо, но без тени колебания, с той уверенностью, которая бывает у людей, привыкших к власти — не внешне показной, а внутренне укоренённой, словно ставшей частью самого дыхания. Он шагнул внутрь, позволив двери тихо закрыться за спиной, и Мирослав ощутил, как пространство кабинета незримо изменилось, будто в него внесли новый закон, новую структуру, новый порядок.

Мужчина был высок, статен, но в его осанке сквозила какая-то едва уловимая тяжесть, не физическая, а идущая изнутри, словно он нёс на себе годы решений, компромиссов, побед и поражений, которые больше никто не помнил, но которые отпечатались на его плечах. Глубокие морщины, будто прочерченные ножом, пересекали лоб и линию скул, но взгляд был ясным, цепким, полным той неумолимой внимательности, которая отличает людей, привыкших видеть чуть больше, чем остальные.

На нём был безупречно сидящий тёмный костюм, строгий, подчёркнуто сдержанный, но в этой сдержанности было нечто торжественное. Галстук завязан с точностью, которая выдаёт либо железную дисциплину, либо безупречную привычку контролировать каждую деталь. Он выглядел так, будто только что сошёл со старых чёрно-белых фотографий — тех самых, что Мирослав помнил из исторических архивов.

«Он не просто привык командовать. Он жил этим всю свою жизнь».

Пациент остановился напротив стола, не спеша сесть, не спеша заговорить. Он изучал Мирослава так, как изучают соперника перед началом шахматной партии — не торопясь, но с точностью, с заранее подготовленными ходами. Мирослав выдержал его взгляд, не двигаясь, не отводя глаз.

— Доброе утро.

Голос мужчины прозвучал низко, слегка хрипловато, но это был не голос уставшего человека, а голос человека, привыкшего говорить ровно столько, сколько требуется, и не больше.

— Доброе, — ответил Мирослав, также не торопясь. Он смотрел на него спокойно, но внутри не мог не чувствовать странного предчувствия. — Чем могу вам помочь?

Мужчина задержался с ответом. Он будто ещё раз оценивал, достойный ли перед ним собеседник, прежде чем вступить в беседу.

— Говорят, вы умеете делать невозможное. Посмотрим, так ли это.

Слова прозвучали почти как вызов, но без открытой провокации. Это была просто констатация факта, но сказанная таким тоном, который подразумевал, что здесь, в этом кабинете, решается нечто большее, чем вопрос здоровья.

Мирослав кивнул.

— Давайте начнём с осмотра.

Пациент чуть приподнял бровь — не столько в удивлении, сколько в едва заметном жесте одобрения. Он не был человеком, которого легко впечатлить, но ему явно нравилось, когда перед ним не суетились, не пытались угодить.

«Этот человек пришёл не просто за лечением. Он пришёл проверить, кто перед ним — обычный врач или тот, с кем можно вести игру».

Мирослав знал, что каждый пациент по-своему особенный, но этот вызывал в нём странное, непонятное ощущение. Он ещё даже не начал осмотр, но уже чувствовал подспудное напряжение, стягивающее воздух в кабинете тугими, невидимыми узлами. Пациент сидел прямо, с военной выправкой, не позволял себе расслабиться ни на мгновение, даже когда Мирослав приблизился. Он будто продолжал держать невидимый строй, невидимый фронт, даже находясь в кресле врача.

Мирослав не торопился. Он привык к таким людям: к тем, кто не позволяет себе ни тени слабости, даже в моменты, когда тело уже сдалось. Альфы, особенно те, кто всю жизнь провёл во власти или в армии, не любили признавать, что и они подвержены разрушению. Даже если разрушение это было медленным, почти незаметным, начинающимся с едва ощутимых изменений — болевого спазма, ломоты в висках, усталости, глубоко спрятанной в морщинах у глаз.

Пациент не двинулся, не выдал себя ни одним жестом, но Мирослав видел, что он напрягся. Лёгкое, почти неразличимое сжатие пальцев на подлокотниках. Тонкий, едва заметный вдох, будто перед решающим словом.

Он видел это много раз. Видел в военных, в старых политиках, в тех, кто привык контролировать не только других, но и себя.

Мирослав приступил к осмотру, сдержанно, внимательно, даже чуть медленнее, чем обычно. Позволил себе наблюдать.

Всё, что он предполагал, подтвердилось: проблемы были серьёзными, не вчерашними, а накопленными годами. Небрежное отношение к здоровью или просто отсутствие времени? Скорее второе. Альфа из тех, кто ставит себя последним в списке приоритетов. Стиснутые зубы, внутренний приказ терпеть.

Но теперь терпеть было нельзя.

— Что же вы молчите, доктор?

Голос пациента был ровным, но Мирослав уловил в нём ту ноту, что выдавала раздражение. Тонкое, почти невидимое нетерпение. Как будто он уже знал ответ, но хотел услышать его вслух. Как будто сам был врачом и ожидал диагноза, но не хотел, чтобы ему напоминали о том, что он всего лишь пациент.

Мирослав выпрямился. Оглядел его снова, оценивая не столько физическое состояние, сколько внутреннюю собранность.

— Проблемы есть, — сказал он спокойно. — Но я могу с этим справиться. Главное — ваше согласие на лечение.

Пациент молчал. Секунда, две.

Затем кивнул.

Этот кивок был скорее не согласием, а признанием. Он принял факт, что в этот момент его судьба — в руках другого человека. Принял, что сегодня, здесь,