Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Ручка легла на стол с мягким звуком, оставляя после себя лишь тонкий, едва заметный след на бумаге. Чернила ещё не высохли, но решение уже было принято. Не было громких слов, не было рукопожатий — только молчание, в котором звучала куда большая сила, чем в самых длинных речах.

Мирослав поднял голову.

Сталин смотрел на него, оценивающе, с едва заметной тенью удовлетворения в глазах. Он не спешил говорить, позволяя этому моменту повиснуть в воздухе, дать ему вес, впитаться в сознание.

— Это правильный выбор, Мирослав.

Имя. Он назвал его по имени. Это не было случайностью. Это было знаком того, что их игра перешла на новый уровень. Близость не в дружбе, не в расположении, но в признании. Теперь он — свой. Не чужак, не случайно оказавшийся в этом времени человек, а часть чего-то большего, чем сам мог себе представить.

Мирослав наклонил голову в знак уважения, как это было принято, как требовала ситуация.

— Благодарю, товарищ Сталин.

Его голос был ровным, но внутри что-то дрогнуло. Он не мог позволить себе слабости. Не сейчас.

Сталин чуть кивнул, снова закуривая трубку. Огонёк вспыхнул в полумраке кабинета, на секунду высветив чёткие линии его лица.

— Идите, Мирослав. У вас много работы.

Этот разговор был окончен. Теперь уже окончательно.

Мирослав встал, поправил пальто, чувствуя, как ткани чуть грубо ложатся на плечи. Он отступил на шаг назад, снова кивнул, как полагалось, прежде чем развернуться и направиться к двери.

Он знал, что Сталин продолжает смотреть ему вслед.

Знал, что отныне этот взгляд будет сопровождать его всегда.

Глава 42

Старые вопросы, новые ответы

* * *

Вечер ложился на город неумолимой, холодной тяжестью, растекаясь по мостовым вязкой тьмой, проникая в каждую щель, врываясь сквозняками в узкие коридоры больницы, обволакивая её стены ледяным дыханием. Мирослав стоял перед дверью кабинета Дмитрия Николаевича, ощущая, как хрупкий баланс между теплом внутри и пронизывающей сыростью снаружи создаёт напряжение, почти физически ощущаемое на коже. Он не спешил входить — в этом ожидании было что-то почти ритуальное, словно он заранее знал, что этот разговор изменит что-то важное, расставит невидимые ранее акценты, вынудит взглянуть на ситуацию под другим углом. Он провёл ладонью по плечу, поправляя лацкан пальто, словно избавляясь от чужого взгляда, и, сделав короткий вдох, толкнул дверь.

Внутри было тепло, даже слишком после холодного коридора. Жёлтый свет настольной лампы проливал тусклое сияние на разбросанные бумаги, создавая островок уюта среди строгих, почти казённых стен кабинета. Этот уют, конечно, был обманчивым. Он не рождался естественно — он был создан искусственно, выстроен руками человека, который привык к безликости больничных помещений и сознательно наполнял пространство предметами, которые могли напоминать о времени, когда жизнь была проще. Стопка старых медицинских книг на краю стола, пепельница с едва заметным налётом серого пепла, портрет прежнего директора, строгий и внимательный, словно незримый свидетель всех разговоров, что когда-либо происходили здесь.

Дмитрий Николаевич поднял голову от бумаг, чуть медленно, словно изучая Мирослава так, как это делают хирурги, оценивая пациента ещё до осмотра. В его взгляде не было торопливости, но было нечто большее — терпеливое выжидание. Он не приглашал собеседника сесть сразу, будто давая ему возможность самому выбрать — остаться у двери, словно случайный прохожий, или сделать шаг вперёд и принять участие в разговоре, который, очевидно, имел значение.

— Присаживайтесь, доктор Миргородский, — наконец произнёс он, голос его был мягким, но в этой мягкости ощущалось что-то настороженное, что-то, что заставляло чувствовать: этот человек привык видеть чуть больше, чем должен был.

Мирослав кивнул, сбрасывая с плеч пальто, медленно приблизился к столу, опустился в кресло напротив. Спинка кресла слегка пружинила, будто впитывая напряжение, что витало в воздухе.

— Конечно. Что-то случилось? — он намеренно держал голос ровным, спокойным, как если бы перед ним был не собеседник, а очередной пациент, требующий внимательного, но сдержанного подхода.

Дмитрий Николаевич сложил пальцы в замок, лёгким движением покачал головой, прищурился, словно подбирая слова.

— Скорее, я хотел понять, что происходит. Вы ведь не просто так оказались в нашей больнице, — он сделал небольшую паузу, чуть склонил голову набок. — Человек с вашими знаниями и методами — это редкость.

Слова прозвучали ровно, без обвинения, но их смысл был слишком очевиден. Это не был вопрос, но и не было простым утверждением. Это был вызов, высказанный с почти дружеской интонацией, но скрывающий под собой настороженность.

Мирослав задержал дыхание, опустил взгляд на стол, на уголок пожелтевшего от времени листа бумаги, на едва заметное движение секундной стрелки настенных часов. Он ощущал, как напряжение между ними сгущается, как воздух становится более плотным, как будто заполняется невидимыми смыслами, словами, которые ещё не были произнесены, но уже существовали в пространстве этой комнаты. Он чувствовал, что за этим вопросом скрывается нечто большее, чем просто профессиональный интерес.

Стоит ли быть откровенным? Стоит ли открывать хотя бы часть правды?

Он не знал ответа. Или, возможно, знал, но не хотел его озвучивать.

Он мог бы сказать всё, мог бы выложить всю правду, точную и бесспорную, без единого преувеличения, но какой в этом смысл? Разве кто-то поверит? Разве кто-то сможет постичь абсурдность происходящего так, как он сам? Мирослав чувствовал, как с каждой секундой этот разговор становится всё более зыбким, словно шаг по тонкому льду, где каждое слово, каждый взгляд — это проверка, проверка на прочность, на честность, на способность оставаться в пределах дозволенного.

Он улыбнулся, но эта улыбка вышла странной — неуверенной, почти искусственной. Это была не та улыбка, что выражает радость, и не та, что скрывает ложь, а что-то третье — неуловимое, ускользающее, словно попытка удержаться за остатки привычного мира.

— Иногда обстоятельства меняют нашу жизнь так, что мы сами не понимаем, как оказались на этом месте, — произнёс он тихо, с расстановкой, будто проверяя каждое слово на прочность. — Но, если вы спрашиваете, зачем я здесь, мой ответ прост: лечить людей и делать свою работу как можно лучше.

Простые слова, но даже они отдавались в голове тяжестью. Как можно лучше. А что значит лучше? Для кого? В мире, где любая ошибка может стать последней,