Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

не просто смотрел — он проникал вглубь, словно хотел увидеть Мирослава насквозь, вскрыть его суть, разобраться, кто перед ним: пешка или игрок? Тот момент на улице казался простым совпадением, но Мирослав не верил в совпадения. Он был там не случайно. И теперь он знал, что выбора у него нет.

Он опустил голову, закрывая глаза. В висках стучало.

«Я должен был прийти сюда врачом. Работать, лечить, спасать. А теперь? Теперь меня втягивают в нечто, что больше меня. В игру, в которой я не знаю правил».

Он провёл рукой по лбу, пытаясь отогнать ноющую усталость. Всё изменилось. Даже воздух в больнице стал другим — спертым, напряжённым, словно люди чувствовали: рядом с ними что-то происходит, о чём не говорят вслух. Коллеги смотрели по-другому. Одни с завистью, другие с подозрением. Третьи — со страхом. А некоторые и вовсе старались не встречаться с ним взглядом, будто опасались заразиться его новой судьбой.

Он медленно откинулся на спинку стула, позволил себе на мгновение расслабиться, но тело тут же напряглось. Тишина кабинета, казавшаяся ему раньше уединением, теперь давила, словно невидимый груз. Казалось, что воздух здесь напитан чужими ожиданиями. Ожиданиями тех, кто теперь следит за каждым его шагом.

«Ты теперь часть игры, Миргородский. И ты сам согласился играть».

Резкий стук в дверь.

Глухой, властный, с едва заметной задержкой между ударами.

Он вздрогнул, выпрямился.

В груди закололо странное ощущение — не страх, но нечто близкое к нему. Неизбежность.

Он медленно поднял голову.

— Войдите.

Дверь отворилась ровным, отточенным движением, как будто человек за ней знал, что его ждут. В проёме появился молодой офицер НКВД — сухопарый, со строгими чертами лица, будто вырезанными из мрамора. Выправка безупречна, подбородок чуть приподнят, но взгляд цепкий, оценивающий, словно рентгеновский луч, выискивающий малейшие трещины в облике того, кого он пришёл забрать.

— Доктор Миргородский. Вас пригласили к Генеральному секретарю.

Голос ровный, без единой эмоции. Не приказ, но и не просьба. Факт, оформленный в слова.

Мирослав поднял голову. Его пальцы, сжатые в замкнутый жест, разжались. Глаза на миг задержались на лице офицера. Там не было ни презрения, ни уважения, ни даже любопытства — лишь профессиональная пустота, за которой скрывалась настороженность. Эти люди привыкли к тому, что каждое слово может изменить судьбу, и поэтому говорили только необходимое.

— Когда?

— Сейчас.

Пауза.

Время на мгновение застыло, рассыпавшись мелкими осколками секунд.

Сейчас.

Без раздумий, без подготовки, без вопросов. Ты не спрашиваешь, ты не отказываешься. Ты встаёшь и идёшь.

Мирослав медленно кивнул. Почувствовал, как пальцы машинально коснулись края стола — лёгкое движение, но поверхность оказалась ледяной, как будто сама больница, этот его мнимый островок стабильности, отвергала его, уже не считая своим.

«Что ж. Всё действительно изменилось».

Он отстранился от стола, накинул пальто, привычным движением застёгивая верхнюю пуговицу. Бросил взгляд на бумаги, раскиданные перед ним. Записи, формулы, диагнозы, расписания операций. Ещё несколько часов назад они казались важными, но теперь — всего лишь следами прошлой жизни.

Офицер чуть наклонил голову, не торопя, но и не позволяя медлить.

Он знал, как работают такие приглашения.

Жестом, выверенным, как у дирижёра перед началом симфонии, он указал на дверь.

Мирослав шагнул вперёд.

* * *

Чёрный автомобиль, гладкий, будто выточенный из ночи, словно молча поглотил его. Дверь закрылась за спиной с мягким, отрывистым щелчком — этим звуком, обозначающим, что обратного пути больше нет.

Он сел, ощущая, как холод кожаного сиденья пробирается сквозь ткань пальто. Напротив — офицер, с прежним непроницаемым лицом, сдержанной выправкой. Он ничего не сказал, даже не посмотрел в его сторону, но в его присутствии не было безразличия. Скорее — понимание, что они едут туда, куда принято ехать без слов.

Машина тронулась, плавно покатилась вперёд, утопая в вязкой, живой темноте.

За стеклом улицы Москвы плыли размытыми пятнами света — фонари, как слепые глаза, озаряли мостовую, где редкие прохожие прятались в воротниках, спешили куда-то в своих заботах, не зная, какие решения принимаются сейчас, прямо в этот момент. Туман стелился по земле, цеплялся за колёса, будто что-то древнее, потустороннее, незримыми щупальцами пробиралось в каждый переулок, в каждую тень.

Мирослав смотрел в окно, но видел не город.

«Я не просто врач. Теперь я что-то другое. Что-то, что может сломаться или укрепиться в любой момент».

Эти мысли ворочались внутри, как ржавые шестерёнки, скрипели на поворотах сознания. Он ещё не понимал, кто он теперь. Слишком быстро всё поменялось, слишком резко. Вчера — новый врач в больнице. Сегодня — человек, о котором пишут в газетах. Завтра — кто? Советник? Разменная монета? Участник игры, в которой никто не знает всех правил?

Вдох. Глубокий, замедленный.

Выдох.

Пульс ровный.

«Этот город меня не помнит. Но теперь я стал частью его истории».

Его шаги не оставили следов на мостовых. Ему не принадлежали эти улицы, эти здания с высокими фасадами, где скрывались чужие судьбы. Москва оставалась такой же — дышала, гудела, жила своей жизнью, и вряд ли заметила бы его исчезновение. Но теперь… теперь что-то изменилось.

Теперь он двигался не просто по этим улицам. Он становился частью их ритма.

Машина замедлилась.

Остановилась.

Тишина.

Только гулкий звук капель, падающих с крыши, только приглушённое эхо в глубине двора.

Офицер сделал едва заметное движение рукой — не приказ, не жест торопливости, просто знак, что пора выходить.

Мирослав кивнул, словно соглашаясь не только с ним, но и со своей собственной неизбежностью.

Взявшись за холодную ручку двери, он вышел в ночь.

* * *

Мирослав зашёл в полумрак кабинета, задержавшись на мгновение у порога. Дверь за ним закрылась беззвучно, словно отрезая всё, что было раньше, оставляя только этот момент — густой табачный дым, плавный ход часов под портретом Ленина, тёмное дерево стола, за которым сидел человек, способный одним словом определить его будущее. Мирослав чувствовал, как холодная дрожь пробежала по пальцам, когда он сжал рукав пальто. Не страх, нет — осторожность. Отголосок инстинкта, который никогда не умирает в омеге, даже если он старается заглушить его разумом.

Сталин молчал. Лёгкий дым кольцами поднимался вверх, исчезая в тени потолка. Его взгляд был таким же