Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

шум далёких шагов в пустом коридоре. Мирослав закрыл глаза, но это не помогло — фраза всё ещё звучала в его черепе, вытесняя всё остальное. Он даже мог вспомнить, как отец смотрел на него в тот момент — тяжело, выжидающе, с тем самым выражением, которое он ненавидел с детства: взгляд, в котором не было выбора, только неизбежность.

«Я нашёл. Но не там, где ожидал».

Он усмехнулся, но усмешка вышла горькой, выцветшей, словно старая фотография, оставленная под дождём.

Разве он не нашёл?

Он теперь не был один. Кто-то следил за ним, кто-то пытался уничтожить, кто-то — наоборот, взять под контроль. Карпов. Николай. Сталин. И даже та самая тень прошлого, которая шептала ему, что он не принадлежит сам себе. Разве это не «найти»?

«Но что это изменит?».

Он знал ответ.

Москва дышала в темноте.

Она жила своим холодным, чужим ритмом — глухими шагами на мостовых, гудками поездов на вокзалах, карканьем чёрных ворон на крышах. Она никогда не спала, эта Москва — ни в его 2025 году, ни здесь, в 1935-м.

Но теперь этот ритм был его ритмом.

Теперь он дышал с ним в унисон.

Сон пришёл поздно, накрыв его не как утешение, а как приговор.

Глава 40

Чужой среди своих

* * *

Москва пробуждалась медленно, нехотя, словно и сама не желала отпускать ночную тьму. Город дышал холодом, сдавленно, настороженно, как существо, привыкшее к боли. Мягкий утренний туман, напоенный сыростью и запахом каменных стен, стелился по пустым улицам, пробирался в узкие переулки, размывал границы между зданиями, превращая их в тяжёлые, неразличимые силуэты. В этом влажном воздухе таилось что-то тревожное, что-то неприкаянное, словно сам город пытался предостеречь о том, что день, едва родившись, уже несёт в себе угрозу.

В комнате Мирослава было темно, но не потому, что утро ещё не вступило в свои права — окно, забранное тонкой завесой инея, пропускало достаточно света, чтобы очертить углы, придать вещам призрачную рельефность. Однако свет этот не согревал, не приносил облегчения. Он только подчёркивал пустоту. В воздухе пахло старым деревом, бумагами, медикаментами — смесь запахов, пропитавших стены этой комнаты, ставшей временным убежищем. Здесь не было ничего личного: ни фотографий, ни книг, ни предметов, которые могли бы сделать пространство своим. Всё вокруг казалось безмолвным и чужим, словно он жил в комнате не более, чем в коридоре между двумя мирами — тем, что он оставил, и тем, в который был брошен.

Тихий, размеренный стук. Будильник, упрямо отмеряющий секунды, был единственным звуком, разрывающим плотную тишину. Сухой, механический, он напоминал отсчёт, но чего? Оставшегося времени? Секунд до чего-то необратимого? Или просто напоминание о том, что время здесь не подвластно ни его желаниям, ни его надеждам?

Мирослав лежал на спине, глядя в потолок. Его взгляд был пуст, как у человека, который ещё не нашёл границу между сном и реальностью. Ночь прошла без сна — не потому, что он не хотел спать, а потому, что сон не пришёл. Даже когда он закрывал глаза, даже когда заставлял себя не думать — тьма за веками становилась лишь гуще, а мысли продолжали капать на сознание, как вода, точащая камень.

Карпов.

Комиссия.

Сталин.

Взгляды коллег.

Молчание.

Слишком много взглядов, слишком много тишины, слишком много вопросов, на которые он не мог ответить. Победа? Разве это была победа? Если он и выиграл, то цена была неизвестна.

Он медленно сел, провёл ладонями по лицу. Кожа холодная, сухая. Пальцы чуть дрожат. Он не помнит, пил ли воду вчера. Да и какая разница? Мир вокруг не изменится от того, пил он или нет.

На подоконнике лежал шарф. Он потянулся за ним, машинально сжал в руках, ощущая шероховатую ткань. Раньше такие мелочи казались неважными — одежда, запахи, текстура вещей, окружающих его. Теперь всё это приобретало странное, почти болезненное значение. Как будто именно эти мелкие детали доказывали, что он ещё здесь, что он всё ещё жив.

Тонкий слой инея на стекле. Он поднялся, провёл пальцем по холодной поверхности. За окном город уже жил своей жизнью — серые силуэты двигались по улицам, одинокие фигуры растворялись в рассветной дымке. Голоса сливались в приглушённый гул, но среди них не было ни одного знакомого.

«Я должен был проснуться в своей квартире, в 2025 году. Увидеть планшет на тумбочке, услышать шум машин за окном. Я должен был быть там. Но я здесь».

Стук будильника продолжался, отмеряя секунды.

Он оттолкнулся от подоконника, накинул пальто, обмотал шарф вокруг шеи. У пальцев всё ещё оставался привкус холода.

Пора.

Холод встретил его первым, точно стражник, стоящий на пороге реальности. Воздух резал кожу, пробирался под ткань одежды, заставляя мышцы невольно сжиматься. Мирослав медленно натянул пальто, плотно запахнул его, приглушая внутреннюю дрожь — не от мороза, нет, а от чего-то другого, более глубинного, поселившегося под рёбрами с того момента, как он услышал слова Сталина. Теперь ты мой человек. Как будто после этих слов даже воздух стал другим — гуще, тяжелее, вязким, словно он проходил сквозь осознание того, что назад дороги нет.

Он сжал в руках шерстяной шарф, впиваясь в него пальцами, как в единственную точку, которая ещё могла держать его на месте. Потом, медленно и без особого желания, шагнул за дверь.

Улица встретила его гулким молчанием. Москва жила, дышала, двигалась, но в этой жизни не было ничего знакомого. Ещё вчера она была безразличной к его существованию — просто декорацией, размытым фоном, на котором он должен был оставаться незаметным. А теперь… теперь было иначе.

Мирослав чувствовал это кожей.

Взгляды.

Скользкие, настороженные, тянущиеся за ним, будто тонкие нити, цепляющие за края его пальто, за волосы, за затылок. Кто-то просто смотрел украдкой, кто-то явно задерживал взгляд, с прищуром, с интересом, с чем-то, что трудно было назвать однозначно враждебным, но и дружеским — тоже.

Он не ускорял шаг, но шёл с той сосредоточенной медлительностью, которая говорила: «я знаю, что вы смотрите. Я не сделаю ни шага в сторону».

Мимо него прошёл мужчина в длинном сером пальто, омега — взгляд в сторону, лёгкая дрожь в уголках губ, словно он хотел что-то сказать, но передумал. Дальше, у угла здания,