Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Пауза.

— Сегодня вечером будет разбор дела на врачебной комиссии.

Он встал, неспешно, неторопливо, как будто растягивая этот момент, смакуя его, словно перед последним аккордом. Обошёл стол, остановился рядом с Мирославом, чуть склонившись, настолько близко, что дыхание его стало ощутимо рядом, почти касаясь кожи, но при этом — не касаясь.

— Но знаете… у вас есть выбор.

Мирослав не двигался.

— Вы можете уйти по собственному желанию. Никто не будет ворошить эту историю.

Карпов выдержал паузу, наблюдая, как это предложение ложится в пространство, пробуя его на вкус.

— Но если вы решите упрямиться…

Он наклонился чуть ниже, почти переходя границу допустимого, почти внедряясь в его личное пространство.

— Будет хуже.

Мирослав медленно поднял голову, встретился с ним взглядом. И в этом взгляде не было ни страха, ни колебания.

Просто пустота.

Лёд.

Карпов не мог не заметить. Он видел, как меняются люди, когда страх загоняет их в угол. Он видел сжатые губы, дрожащие руки, напряжённые мышцы шеи. Он привык к этим знакам. Привык к тому, что этого всегда достаточно.

Но здесь…

Мирослав смотрел на него прямо, ровно, глубоко, и в этом взгляде было не упрямство, не вызов — что-то иное. Что-то такое, что Карпов не сразу смог распознать.

— Я не уйду.

Карпов замер на долю секунды. Настолько коротко, что это можно было бы принять за иллюзию, за обман зрения. Но Мирослав заметил. Он видел, как в глазах промелькнуло что-то, прежде чем Карпов медленно выпрямился, будто бы этот ответ его вовсе не удивил, будто так и должно было быть.

— Что ж.

Он улыбнулся — теперь чуть иначе, медленно, тонко, почти снисходительно, как человек, который делает шаг назад не потому, что отступает, а потому что знает, что впереди ещё целая игра.

— Значит, сегодня вечером — мы посмотрим, кто из нас прав.

Он повернулся, направился к двери.

Омега на кушетке сжался, выглядел так, будто хотел исчезнуть. Его плечи подрагивали, губы сжаты в тонкую линию. Он знал, он понимал, что это не его игра, что его здесь просто использовали.

Карпов не оглянулся.

Дверь закрылась, оставляя за собой ощущение, словно в комнате стало холоднее.

Мирослав медленно выдохнул, сжал пальцы.

Они будут играть грязно.

Ему нужно было подготовиться.

Глава 38

Комиссия

* * *

Москва будто затаилась в ожидании, окутанная влажной темнотой. Дождь, прошедший днём, оставил на улицах тонкую плёнку грязи, в которой отражались слабые огни фонарей. Воздух был тяжёлым, пропитанным гарью, промёрзшим камнем и чем-то неуловимо тревожным. Казалось, город выжидает. Как зверь, замерший перед прыжком.

Внутри больницы — напряжённая тишина. Неестественная. Тишина, которая возникает, когда все знают, что случится что-то важное, но не осмеливаются об этом говорить. Мирослав сидел в своём кабинете, откинувшись на жёсткую спинку стула, и методично перелистывал документы, рассыпанные по столу.

Фальсифицированные отчёты. Подложенные бумаги. Исковерканные факты. Всё было выстроено так идеально, что даже формально придраться было не к чему. Если бы он был обычным врачом — дело уже было бы решено. Его карьера была бы закончена. Но он не был обычным врачом.

Он прекрасно понимал: его не просто обвиняли. Его ломали.

Он сжал зубы, провёл пальцами по гладкой поверхности стола, где ещё несколько часов назад лежали хирургические инструменты, пропитанные кровью и потом борьбы за жизнь. Это был его способ говорить с миром — без слов, без обвинений, без интриг. Только действия. Только работа. Но теперь ему предстояло говорить на другом языке — языке власти.

Он взял один из отчётов, снова пробежал глазами сухие строчки:

Доктор Миргородский, по результатам сегодняшнего оперативного вмешательства, в связи с недостаточностью средств анестезии и несоответствием методики утверждённым медицинским стандартам, будет рассмотрен на ближайшем собрании врачебной комиссии…

Он хмыкнул, отбросил бумагу.

Игра началась.

В дверь раздался стук.

— Войдите.

Дверь открылась, и на пороге появился Николай. В глазах у него светилась тревога — не та, что бывает от личного страха, а та, что бывает, когда видишь, что начинается нечто большее, чем просто суд над врачом.

— Ты знаешь, кто будет на комиссии?

— Да. Врачи, Карпов, чиновники.

Николай молча положил на стол карточку, ожидая его реакции.

Мирослав перевёл взгляд вниз. Чёткие, ровные буквы. Имя, которое не нуждалось в пояснениях.

Иосиф Виссарионович Сталин.

Время на секунду замерло.

Он медленно положил бумагу на стол, не отводя взгляда.

«Это уже не просто битва за моё имя. Это стало чем-то большим».

* * *

Зал комиссии был холодным и пустым, несмотря на людей, заполняющих его. Тусклый свет ламп под потолком создавал длинные, острые тени, будто растягивая время, делая его тягучим, неподвижным. Длинный стол, за которым сидели те, кто должен был вершить «справедливость», казался серым монолитом, не терпящим возражений. Стены, пропитанные пылью, тяжёлыми взглядами и невысказанными словами, давили на грудь, лишая воздуха.

Мирослав вошёл ровным, уверенным шагом, но едва переступил порог — понял: этот зал был не просто местом разбирательства. Это была арена. Игра хищников.

За столом, в центре, сидел главврач — альфа с усталым лицом, человек системы, привыкший балансировать между бюрократией и здравым смыслом, но ныне склонивший голову перед чем-то большим. По обе стороны от него — Карпов и чиновники, выражения лиц у них были непроницаемыми, отточенными годами работы в таких залах.

Справа, чуть поодаль, сидел омега-пациент. Худой, бледный, с застывшим в глазах страхом. Его губы дрожали, но не от боли, а от чего-то глубже — страха, стыда, осознания, что его поставили в ситуацию, из которой нет выхода.

И наконец, в глубине зала, чуть в стороне от всех, там, где свет ламп превращался в полутень, сидел он.

Иосиф Виссарионович Сталин.

Он не двигался. Сидел, слегка откинувшись на спинку стула, пальцы сложены вместе, взгляд прикрыт, почти ленивый. Но в этой лености была сила — та, что не требовала доказательств. Как нож в ножнах: спокоен, неподвижен, но одно движение — и кто-то потеряет голову.

Мирослав сделал вдох, медленно прошёл к столу, ощущая, как на него обрушиваются взгляды. Карпов не