Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

к губам. Щелчок зажигалки — вспышка огня осветила его пальцы, тонкую линию рта, глаза, в которых отражалась искра пламени, словно пронзающая тень. Он сделал глубокий вдох, позволив горечи дыма растечься по лёгким, задержал его на мгновение, а затем…

Стук в дверь.

Глухой, ровный, не требующий немедленного ответа, но и не допускающий возможности его не дать. Мирослав не шевельнулся. Только выдохнул, наблюдая, как дым вырывается из лёгких, растворяется в холодном воздухе кабинета, смешиваясь с запахом стерильности и крови.

— Войдите.

Дверь открылась медленно, словно некто за ней давал себе ещё одну секунду на размышления, прежде чем пересечь невидимую границу. В проёме появился Николай. Он стоял ровно, бесшумно, его силуэт был разрезан светом лампы, отчего половина лица осталась в тени. В его руках — сложенный лист бумаги, который он держал небрежно, но с той недосказанностью, в которой таилось что-то большее, чем просто официальное уведомление.

Мирослав не шелохнулся. Только перевёл взгляд с лица Николая на его руку, на белизну бумаги, и внутри что-то сдвинулось, тихо и плавно, как камень, упавший в воду.

Николай вошёл бесшумно, не захлопывая за собой дверь. В его движениях не было ни тени нерешительности, ни попытки скрыть свою обеспокоенность. Он просто пересёк кабинет, будто проверяя, насколько далеко может зайти, насколько Мирослав позволит ему войти не только в эту комнату, но и в суть происходящего. Он положил перед ним сложенный лист бумаги — не бросил, не швырнул, но и не передал с вежливым жестом, словно оставляя саму тяжесть написанного не на себе, а на том, кто сейчас должен был это прочитать.

Мирослав не поторопился взять его. Он всматривался в лицо Николая, ища в напряжённой линии рта, в едва заметно нахмуренных бровях ответ на тот вопрос, который ещё не был задан. В воздухе повисло ощущение медленной, но неотвратимой неизбежности, словно эта встреча была предрешена задолго до того, как один вошёл, а другой загорел папиросу.

— Ты же понимаешь, что они не остановятся?

Голос Николая прозвучал почти глухо, но в нём ощущалось что-то, что делало эту фразу не риторическим вопросом, а утверждением, требующим осознания.

Мирослав медленно выпустил дым, наблюдая, как он клубится в свете настольной лампы, затмевая чёткие очертания металлического лотка с инструментами.

— Ты говоришь о Карпове?

— Не только.

Ему не нужно было пояснять. Всё уже звучало в этих двух словах.

Мирослав протянул руку, развернул бумагу.

Слова прыгали перед глазами, ровные, официальные, почти стерильные в своей холодной, безразличной формулировке:

Доктор Миргородский, по результатам сегодняшнего оперативного вмешательства, в связи с недостаточностью средств анестезии и несоответствием методики утверждённым медицинским стандартам, будет рассмотрен на ближайшем собрании врачебной комиссии…

Он хмыкнул, не поднимая взгляда, бросил лист обратно на стол.

— Они хотят устроить разбор полётов?

— Нет, Мирослав. Они хотят, чтобы ты стал виноватым.

В тишине эти слова разрезали воздух тоньше любого скальпеля.

Николай присел на край стола, скрестил руки на груди, глядя прямо, не мигая. В этом взгляде не было жалости — только твёрдое, спокойное осознание того, что путь назад уже отрезан.

— Им нужен повод. Официальный.

Мирослав выдохнул, провёл рукой по лицу, откинулся на спинку стула. Ощущение усталости, липкой, пронзающей кости, стало осязаемым. Он взял папиросу, снова затянулся — резко, глубже, чем обычно. Дым обжёг лёгкие, но он даже не поморщился.

— Какого чёрта? Операция прошла успешно.

— Да. Но не для них.

Николай наклонился ближе, его голос стал тише, но от этого не менее угрожающим, не менее точным, чем скальпель на операционном столе.

— Ты спас этого альфу. А он должен был умереть.

Мирослав замер.

Где-то глубоко внутри всё рухнуло, как расшатавшийся каркас здания.

«Что?».

Мир затих, сузился до этих слов, до взгляда Николая, до тяжёлого ощущения, что он пропустил что-то очевидное. Что его руки только что сделали не просто хирургическую работу, а вмешались в ход чего-то, о чём он не был предупреждён.

Николай не отводил глаз. Он ждал.

И Мирослав понимал: теперь ответить придётся.

Николай откинулся назад, скрестил руки на груди, наблюдая за ним с той ледяной терпеливостью, которую могли позволить себе лишь те, кто уже знал истину и ждал, пока её поймёт другой. Мирослав не торопился заговорить. В висках мерно пульсировало, словно кровь внутри тела вдруг потяжелела, стала густой, липкой, слишком медленно продвигаясь по венам. Он медленно выдохнул, проведя языком по сухим губам. Его пальцы, едва касаясь деревянной поверхности стола, невесомо постукивали — ритмично, но с той незаметной неровностью, что выдавала его внутреннее напряжение.

— Ты не просто лечишь людей, Мирослав. Ты сломал чей-то план.

Голос Николая прозвучал негромко, но ясно, будто разрезал вечернюю тишину. Он не утверждал и не сомневался — просто констатировал, будто это было самым очевидным в мире фактом, который просто необходимо принять.

Мирослав усмехнулся, хрипло, коротко. Опустил взгляд, покачал головой.

— Что за чушь? Он был рабочим. Заводским.

Николай не ответил сразу. Он наблюдал за ним, выжидая, когда эта мысль, этот протест, брошенный почти инстинктивно, рассыплется в воздухе, как трухлявая древесина под сильным нажимом. Он ждал, когда первый слой сомнений спадёт, когда тень настоящего осознания начнёт закрадываться в сознание Мирослава, разрушая его прежнюю уверенность в том, что этот день был всего лишь ещё одним днём врачебной практики.

— Ты видел его запястья?

Простые слова. И всё же они прозвучали тяжелее, чем могли бы.

Мирослав невольно напрягся.

Воспоминание всплыло мгновенно, ярко, будто кто-то разорвал занавес и выпустил наружу нечто, что он старательно не замечал.

Следы. Не рабочие мозоли, не царапины от грубой ткани, не грязь, въевшаяся в кожу — нет. Это были отметины. Симметричные, глубокие, впитавшие в себя багровый оттенок старых кровоподтёков. Они не могли появиться от работы. Они не были случайными.

Наручники.

Его глаза медленно поднялись на Николая.

— Он не просто пострадал. Он был «правильной» жертвой.

Слова, которые разрушили последнюю иллюзию.

Тишина внутри кабинета сгустилась, стала ощутимой, вязкой, непроницаемой. Будто даже воздух между ними стал плотнее, словно пропитался тем самым знанием, которое вдруг обрушилось на него всей своей безжалостной неизбежностью.

Мирослав наклонился вперёд, опёрся