Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Не потому что не было что сказать, а потому что не имело смысла. В этой игре слова ничего не значили. Важен был взгляд, шаг, угол наклона головы, как долго ты можешь держать паузу, сколько выдержишь тишины, прежде чем заговоришь. А иногда — прежде чем не заговоришь вовсе.

Коридор был длинный, чуть скрипучий, полированный до матового блеска, но под ногами он казался зыбким. Будто шагал не по полу, а по тонкому льду, под которым — ещё тёмная вода, неясная, бесконечная. Шаг, ещё шаг. За спиной слышались голоса. Негромкие, сдержанные, но от этого только более резкие, как лезвие, которое не видишь, но чувствуешь его у горла.

— … Видели, как он смотрел?

— … Так себе новый хозяин жизни.

— … Посмотрим, что будет дальше.

Никто не спешил громко бросать вызов, но в этих шёпотах чувствовалось больше угрозы, чем в прямых словах. Враг, которого можно видеть, — это просто враг. Тот, кто стоит за твоей спиной и говорит шёпотом, — это уже тень, нечто зыбкое, неуловимое, отравляющее воздух.

В нескольких шагах впереди стоял Николай. Тот, кто уже однажды предостерёг его, а может, просто был ближе всех, чтобы сделать это. Омега, с которым он говорил несколько раз, который смотрел на него не так, как остальные. Не с уважением, не с презрением. Скорее с тоской. Как человек, который уже видел, чем это кончится.

— Ты влип, — тихо сказал он.

Мирослав остановился. Скосил на него взгляд, медленно перевёл дыхание. В груди всё ещё что-то гудело — не злость, нет, скорее холодное осознание.

— С чего бы?

Николай вздохнул, быстро оглядел коридор, будто проверяя, кто стоит в тени, кто смотрит, кто слушает, кто уже сделал выводы.

— Ты правда думаешь, что теперь тебя оставят в покое?

Слова были произнесены ровно, но в них не было сомнения. Только утверждение, только констатация факта.

Мирослав чуть улыбнулся. В уголках губ дрогнула тонкая усмешка, безрадостная, больше похожая на привычку.

— Пусть попробуют.

Николай не улыбнулся в ответ. Наоборот — его взгляд стал жёстче. Он смотрел на него так, как смотрят на человека, который ещё не понял, что с ним будет, но уже делает вид, что знает.

— Ты не понимаешь, — сказал он тихо, но резко. — Эти люди… они не любят перемен. А ты — перемена, которой они не ждали.

Мирослав опустил взгляд. Краешек лацкана пальто, чуть сбившийся воротник, тонкая пелена пыли на пуговице. Чужие детали, чужая одежда, чужой мир. И всё же — его мир. Теперь.

Он поднял глаза.

— Спасибо за предупреждение.

Николай качнул головой, потом снова быстро оглянулся. За спиной всё ещё были люди. Они уже не говорили вслух, но в этом молчании было больше слов, чем в любом разговоре.

— Привыкай, Миргородский, — Николай чуть прищурился, но в этом не было насмешки. — Ты больше не просто врач. Теперь ты чужак.

Тонкий холодный воздух вползал в лёгкие, пропитывая их тяжестью. Всё казалось прежним. Те же стены, те же люди, те же двери, ведущие в кабинеты, те же белые халаты, те же запахи йода и спирта. И всё же это было другое место.

Не потому что он изменился.

Потому что они изменились, глядя на него.

Он молча кивнул, а потом сделал шаг в сторону своего кабинета. Он знал, что Николай смотрит ему вслед, но не оборачивался.

Дверь кабинета казалась обычной — тёмное дерево, отполированное до блеска, латунная ручка с прохладной, гладкой поверхностью. Но в этот момент она была не просто дверью. Она была границей. Между тем, что было и что теперь будет. Между прошлым, в котором он был просто врачом, и настоящим, где его имя уже звучало в чужих разговорах, газетных заголовках и, возможно, в чьих-то кабинетах.

Он остановился, положил ладонь на ручку, но не надавил сразу. В груди отдавался тяжёлый, размеренный стук сердца, и с каждым ударом в голове пульсировала мысль: всё изменилось. Не сию секунду, не мгновенно, а незаметно, шаг за шагом, взгляд за взглядом. Эти взгляды он чувствовал спиной даже сейчас — они цеплялись, скользили, изучали. Кто-то с интересом, кто-то с раздражением, кто-то с откровенной враждебностью.

«Я изменился? Или просто они теперь видят меня иначе?».

Пространство вокруг стало другим. Воздух казался более тяжёлым, стены — выше, коридоры — длиннее. А может, это он сам стал меньше в этом мире, разрезанном на тех, кто принимает, и тех, кто отвергает.

Где-то вдалеке скрипнула дверь, послышались шаги, голос окликнул кого-то по имени. Обычные звуки больницы, но теперь в них чувствовалось что-то скрытое, будто бы все они говорили нечто большее, чем просто фразы.

«Ты больше не просто врач. Теперь ты чужак».

Мирослав медленно выдохнул, чувствуя, как тяжелеет тело, как на плечи ложится груз, от которого не сбежать. Что это теперь — борьба? Или лишь начало её?

Он сжал пальцы на дверной ручке и толкнул дверь.

Кабинет встретил его тишиной.

Пахло бумагой, чернилами и чем-то лёгким, едва уловимым — может, лекарствами, может, чем-то ещё. На столе по-прежнему лежали бумаги, а на стуле, будто ожидая его, покоился белый халат.

Он шагнул внутрь, прикрыл за собой дверь.

Снаружи продолжался день, кто-то спешил, кто-то разговаривал, кто-то ждал, кто-то строил планы. А он стоял в этой тишине, в своём новом мире, где уже не было пути назад.

Он не вздохнул с облегчением.

Он просто закрыл глаза на секунду, позволяя этой мысли полностью заполнить его.

«Это уже не просто работа. Теперь — это борьба».

Глава 41

Предложение, от которого не отказываются

* * *

Лампа едва освещала груду бумаг, бросая неровные тени на стены. В этом полумраке линии почерка сливались, слова утопали в сером потоке мыслей, не позволяя сосредоточиться. Мирослав смотрел на отчёты, но не видел их. Его пальцы медленно скользили по шершавой поверхности бумаги, но он не чувствовал её. Разум снова и снова возвращался к тому мгновению, которое теперь казалось почти нереальным — как мираж, как нечто, возникшее в сознании на грани сна и яви.

Он помнил этот взгляд. Чёткий, изучающий, тягучий, как выдержанное вино. Сталин