Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Он остановился лишь у газетного киоска, почти машинально. Глаза выхватили чёрные строчки на передовице, и в тот же миг стало ясно, почему всё это происходит.

«Новый человек в московской медицине: реформа или эксперимент?».

Первые строки заметки обещали взвешенность, но тон между строками уже выдавал суть: появление его фамилии в этом месте и в это время не могло не вызвать вопросов.

— Хорошая статья, доктор. Поздравляю.

Мирослав поднял голову. Продавец — низкий мужчина в тёмном картузе, с сухим лицом, которое видело слишком много зим — кивнул в сторону газеты с лёгким оттенком усмешки.

— Они пишут про меня?

Продавец вытер руку о передник, как будто стирал с пальцев невидимую грязь.

— А кто ещё мог так быстро попасть в газеты?

Мирослав задержал дыхание.

В этом вопросе была вся суть.

Он скользнул взглядом по строкам, увидел свою фамилию, свою историю, рассказанную чужими словами. Каким он был в этом тексте? Образцом нового подхода к медицине? Или, может быть, лишним элементом в системе, требующим наблюдения?

Он не стал спрашивать. Не стал разбирать детали. Оставил газету на прилавке, развернулся и пошёл дальше.

Теперь он знал одно: всё изменилось.

* * *

Больница встретила его тишиной. Но это не была пустая, нейтральная тишина, не та, что естественно наполняет пространство в ожидании нового дня, нет. Это была тишина настороженная, натянутая, как тонкий слой льда на весеннем пруду, по которому вот-вот ступит неосторожная нога. Ещё шаг — и он треснет, оглушительно, неумолимо.

Мирослав шагнул внутрь, и ему показалось, что воздух в больнице изменился. Не буквально — он знал этот запах: антисептики, металл, тонкие примеси бумаги и старого дерева. Но теперь в нём было что-то ещё, едва уловимое, но неоспоримое. Чувство, будто стены впитали в себя взгляды, спрятанные полувздохи, напряжённые жесты, которые делались лишь в его присутствии.

Он пошёл вперёд, не задерживаясь, но ощущая, как за ним тянутся невидимые нити чужого внимания.

Те, кто работал в приёмном зале, замолкли на мгновение, точно кто-то отключил звук в комнате. Регистратор — молодой омега с тонкими запястьями, аккуратно сложенными на столе, — на секунду прикусил губу, прежде чем продолжить заполнять журнал. Медбрат у двери перевёл взгляд с одного врача на другого, словно пытаясь понять, каким тоном теперь следует говорить.

В больничном коридоре было тихо, но эта тишина не была пустой. Она была натянута, будто полотно, под которым таилось движение: взгляды, осторожные шаги, нерешительные жесты, слова, которые рождались на языке, но так и не были сказаны. Мирослав чувствовал её всем телом, как чувствует воздух перед грозой, когда небо ещё светлое, но уже ясно, что первый раскат грома сорвётся в любую минуту.

Он подошёл к регистратуре. Омега-секретарь поднял голову, едва заметно дёрнул плечом, как будто его обожгло. На миг в карих глазах мелькнул страх — неосознанный, животный, тенью пробежавший по лицу. Но через мгновение он взял себя в руки, поправил очки и опустил взгляд на бумаги, делая вид, что ничего не произошло.

— Доброе утро, — ровно сказал Мирослав.

— Доброе… — отозвался омега и тут же занялся журналом, сжимая карандаш чуть сильнее, чем следовало.

Со стороны лестницы донеслись голоса. Несколько врачей стояли в тени дверного проёма, переговаривались тихо, но так, чтобы их слова всё равно доходили до его ушей.

— … Слышал, ему теперь всё можно…

— … Кто он вообще такой, откуда взялся?..

— … Вчера был никем, а сегодня его фамилия в газетах.

Слова, сказанные вполголоса, но с расчётом. Чтобы услышал. Чтобы почувствовал.

Мирослав не повернул головы. Он застегнул верхнюю пуговицу пальто, собираясь идти дальше, но в этот момент шаги отделились от гулкого фона, раздался негромкий, но уверенный голос:

— Поздравляю, Миргородский.

Он знал этот голос. Глуховатый, с легкой хрипотцой, сдержанный, но вкрадчивый. Он не торопился, словно знал, что его собеседник всё равно будет слушать до конца.

— Теперь ты не просто врач, а… что? Чиновник?

Пётр Сергеевич. Хирург, альфа. Один из тех, кто никогда не говорил лишнего, но каждое слово которого могло войти под кожу, застрять в ней, медленно разъедая изнутри.

Мирослав обернулся.

— Всё тот же врач. Просто теперь в других условиях.

— В других? Или в лучших? — усмехнулся Пётр Сергеевич. — Думаешь, если тебя взял под крыло сам Сталин, тебе теперь всё можно?

Голос его звучал ровно, но в нём было напряжение. Не злость, нет — осторожное прощупывание границ, проверка, как далеко можно зайти, пока собеседник не покажет зубы.

Другие врачи стояли чуть поодаль, не вмешиваясь, но слушая внимательно. В воздухе висело ожидание.

Мирослав выдержал паузу.

— Я не знаю, что вам сказали, но мне никто ничего не дал просто так. Я здесь, потому что работаю, а не потому, что мне сделали подарок.

Пётр Сергеевич улыбнулся странной полуулыбкой — медленной, скользящей, почти насмешливой.

— Работаешь? Или просто оказался в нужном месте в нужное время?

Он шагнул ближе, но не угрожающе — размеренно, с ленивой уверенностью альфы, который знает: его позиции не поколебать. Осторожная игра, полувопрос, полутень вызова, намёк на нечто большее, чем просто слова.

Мирослав не отвёл глаз.

— Если вам что-то не нравится, вы всегда можете сказать это открыто.

Ещё одна пауза. Несколько секунд тишины, в которых решалась невидимая битва.

Пётр Сергеевич склонил голову, разглядывая его, и наконец медленно произнёс:

— Хорошо. Ты тут чужак. И пусть тебя теперь все боятся — но я тебя не боюсь.

Он наклонился чуть ближе, понизив голос, сделав его чуть более хриплым.

— Смотри, как бы ты сам не потерял то, что так легко получил.

Тишина.

Разговоры в коридоре затихли окончательно. Врачи замерли, ожидая, что будет дальше.

Мирослав смотрел в его тёмные глаза — холодные, прищуренные, без улыбки.

«Ты не боишься? Может, зря».

Он не ответил.

Не отводя взгляда, выдержал ещё несколько секунд, затем развернулся и пошёл дальше, чувствуя, как за его спиной шевелятся тени разговоров.

Он развернулся и пошёл прочь, не сказав больше ни слова.