Ночь упырей - Анастасия Александровна Андрианова

все глаза, стараясь предугадать его слова – по сжавшейся линии челюсти, по морщинке между бровей, по блеску глаз. У Калинника в кабинете было не особо светло: горела лишь настольная лампа, а за окном только-только разливалось молоко неторопливого рассвета, и казалось, что глаза Смородника как-то странно блестят, будто в лихорадке. Мавна ткнулась лбом ему в плечо. Он молча притянул её к себе, сцепив пальцы в замок на её спине.

– Только не говори ничего плохого, прошу тебя, – попросила она тихо.

– Только правду, – вздохнул он.

«Грёбаный ты правдоруб», – хотелось сказать и пихнуть его кулаком в бок. Но вместо этого Мавна затихла, готовая услышать то, что ей совершенно точно не понравится.

– У меня мало времени, – неохотно сказал Смородник. Голос звучал скрипуче, скованно, совсем не так, как ночью. – Может, два дня, может, три. И я должен сделать всё, что могу. Вывернуться наизнанку. Я это понял.

Мавна посмотрела на него с тоской. Поднесла его руку к лицу: исцарапанную, с вытатуированной оскаленной пастью и буквами «СВЕТ» на фалангах. Свет, чтоб его…

– Если ты снова исчезнешь и погибнешь, это будет нечестно, – выдохнула она, и в голос просочилась обида. Будто бы он обещал ей что-то, а теперь пытается отречься от обещаний.

– Но сдаться будет ещё более нечестно. Хотя я был готов. До вчерашнего вечера.

– Только попробуй!

Они помолчали несколько секунд. Мавна чуть не сдержалась от истерического смешка: даже в такой момент они умудрились завести разговор в какой-то нелепый тупик. Но она была уверена, что оба молчат об одном и том же.

– Мавна, я…

– Смонь, я…

Они одновременно заговорили и одновременно осеклись. Посмотрели друг на друга, обменялись робкими улыбками.

– Говори, – попросила Мавна.

– Я всё сделаю, – тихо пообещал Смородник и вздохнул. – Что смогу. Если не вернусь, знай, что я очень хотел этого. Просто не смог. Я не всесилен. И мне часто не везёт. Но повезло, когда ты влетела в меня на велике. Поэтому теперь есть ради чего стараться.

– Я не понимаю, – охнула Мавна. – Скажи без загадок, пожалуйста.

Вместо ответа Смородник поцеловал её в висок. Бережно и тепло. Мавну захлестнуло совершенно необъяснимое чувство: будто ей прямо в душу подуло согревающим летним ветром, осветило золотистыми лучами. Она всхлипнула и, не выдержав, прижалась губами к его губам, обвив шею руками.

– Я вернусь, – выдохнул Смородник, когда она оторвалась от него. – Обещаю. Живи своей жизнью. Не переживай обо мне. Я выкручусь. Обязательно. И помогу тем, кого забрали болота. Только обещай, что ты будешь себя беречь. Чтобы я не беспокоился о тебе.

– Если не вернёшься, я тебя из-под земли достану, – шикнула Мавна.

Хотелось злиться. Обижаться. По-детски расплакаться из-за того, что он такой вечно влипающий во что-то дурак, – но больше хотелось вцепиться в него и не отпускать. Целовать, обнимать, ласкать. Любить. Пусть будет с ней, только с ней…

Но по упрямому взгляду было ясно: он не отступится. Вбил себе что-то в пустую голову и не успокоится, пока не перепробует всё.

– Давай уедем, – попросила она тихо. – Никто не узнает. Брось ты эти болота, это чародейство, эту стерву Матушку. Ты не обязан. Никому и ничем. Отпусти всё, что тянет тебя вниз. Просто живи. Ты же достоин спокойной счастливой жизни, как все.

Смородник молча прикрыл глаза, пока она целовала его в виски, в брови, в скулы и лоб. Вчера он говорил, что вернётся за Лекешем и другими – может, Мавне просто так показалось? Ведь он не называл имён. И она рвалась, рвалась на части: одна часть очень хотела бы, чтобы он пошёл вниз и вернул тех, кого забрали болота. Вернул вместе со спокойной жизнью всех, кто месяцами мучился, не зная, куда пропали их родные и близкие. Но вторая часть души эгоистично не хотела никуда его отпускать.

«Покровители, простите, что думаю только о себе и о своём мужчине, – подумала она с горечью. – Значит ли это, что я испорченная и недалёкая?»

Но сердце подсказывало, что нет. Вовсе нет. Можно любить и семью, и друзей, и мужчину, при виде которого по коже бегают мурашки, – и вовсе не обязательно делать выбор между этими чувствами. Любви ведь бывает много. И вся эта любовь умещается в её сердце.

Смородник остановил её судорожные поцелуи, уже переходящие в истерику. Стиснул её пальцы и легонько встряхнул, приводя в себя. В самом деле, его прикосновения напомнили Мавне, где она.

– Мавна, – сказал он строго. – Я уже говорил. Не береди душу ни себе, ни мне. Я хотел уйти незаметно, чтобы тебе было легче. Но ты ходишь следом, как хвост. Успокойся. Потерпи. Ты мне доверяешь?

Он снова встряхнул её руки, обе зажатые в одной его ладони. Сморгнув выступившие слёзы, Мавна отчаянно впилась взглядом в его глаза: тёмные, жёсткие, уставшие, но полные жгучей решимости. Да, в нём определённо горел огонь: в мыслях, в крови, в сердце, под кожей – всюду. И даже в зрачках будто бы мерещились далёкие отсветы.

Мавна кивнула:

– Конечно.

– Тогда отпусти. Не думай обо мне несколько дней. Живи привычной жизнью. Просто доверься мне. Так всем будет легче.

– Но я же с ума сойду, волнуясь за тебя.

– Волнением не поможешь. Но ты поможешь, если я буду знать, что у тебя всё хорошо.

Он поднёс к губам пальцы Мавны и коротко поцеловал костяшки. Прижал её ладони к своей груди – сразу под ключицами. Мавна чувствовала отголоски его бьющегося сердца – глухие удары за рёбрами, частые, будто спешащие. Внезапно она поняла: он тоже волнуется, как и она. Только не показывает этого. Всё держит в себе, конечно же. Как привык.

– Хорошо, – неохотно выдохнула она. – Только… Скажи мне, где у тебя патроны? Я не могу всегда отбиваться каштанами. Да и стреляю, как ты видел, недурно.

– В комоде. Нижний ящик. Заберёшь сама. – Он сглотнул, ещё раз прижался губами к её виску и шепнул: – Закрой глаза. Я скоро вернусь. Обещаю.

Мавна в последний раз чмокнула его в щёку, громко всхлипнула и уткнула лицо в сгиб локтя. Послышались шаги, скрипнула дверь, а потом закрылась с тихим хлопком.

Из глаз хлынули слёзы.

* * *

Смородник влетел в квартиру, как вихрь, чуть не сбив с ног открывшего ему парня. Прощание с Мавной горьким пеплом осело на языке и нёбе, легло камнем на грудь. Потому он и пытался сбежать утром, не разговаривая. Знал, как будет тяжело.

После встречи у Калинника он попросил её отвернуться и закрыть глаза ладонями. Она послушалась, и он так