Журавли летят на запад - Анна Рябинина

– Давай еще раз, – просил господин Эр. – Можешь написать, как меня зовут?

– А это ваше имя? – удивлялся Сунь Ань. – Или фамилия?

В Китае этот вопрос у него не возникал, но теперь он знал, что в других странах людям дают имена по-другому, и отчаянно пытался разобраться.

– Имя. И фамилия, – отвечал господин Эр.

– Разве так бывает?

– Конечно.

– А как вас называла мама? А у вас была мама?

Господин Эр смеялся.

– Как называла, так теперь больше никто не зовет.

– И тоже учила вас французскому?

– Конечно.

Сунь Ань от этих слов обычно расстраивался и затихал, а потом долго смотрел в стену под звук чтения Чжоу Ханя. И почему его так легко с ним отпустили? Почему их обоих так легко отпустили?

– Вам не нравился Китай? – спрашивал Сунь Ань, с трудом подбирая слова на французском.

– Нравился.

– Но почему тогда вы уехали?

– Я перестал нравиться ему, – улыбается господин Эр. Странно так – когда Сунь Ань думал про него сейчас, он понимал, что господин Эр был совсем молодым мужчиной, но в детстве он казался ему недосягаемо взрослым, непонятным, слишком мудрым, чтобы быть молодым. Возможно, это было влияние Китая – там он всегда был задумчивым и тихим, только в Париже немного ожил и стал чаще смеяться.

Иногда он рассказывал им сказки: Чжоу Хань все ворчал, что они слишком взрослые для этого, но Сунь Ань сказки любил. Они были про Китай – мрачные, нежные, красивые, они напоминали ему о доме, и даже если господин Эр иногда нес всякую чушь, ему нравилось их слушать.

– Жил на свете один юноша… – начинал господин Эр.

– А почему не девушка? – протестующе перебивал Сунь Ань.

– Потому что главные герои историй всегда мужчины, девушки могут быть только их женами, глупый, – начинал спорить Чжоу Хань.

– Потому что сегодня история про юношу, завтра расскажу вам и про девушку, – примиряюще говорил господин Эр. – Этот юноша много лет мечтал стать священником, он читал Библию, ходил в церковь на исповеди, больше всего ему нравился Собор Парижской богоматери, помните? Я вас туда недавно водил. Возможно, впрочем, дело был не в том, что ему нравилось говорить со священниками там, а в том, что это было очень красивое место.

– Священники вообще кошмарно скучные, – вставлял Чжоу Хань.

Сунь Ань смеялся.

– Однажды, когда он пришел в собор, ему сказали, что он может сделать важное дело, – продолжал господин Эр. – Сказали, что важно продолжать распространять нашу веру и рассказывать про нее людям, от веры далеким. Так этот юноша попал в Китай – его невеста много говорила о том, что это страшная, темная страна, но он все равно решил поехать, потому что так он мог заняться чем-то важным.

– О, я же говорил – жена! – радостно комментировал Чжоу Хань.

– В день его отъезда они расстались, – качал головой господин Эр, и Сунь Ань показывал Чжоу Ханю язык. – Юноша отправился в Китай и прожил там много лет – приехал он в портовый город, пропахший солью и обветрившийся от вечных штормов.

– А дальше? – Сунь Ань обнял подушку, чтобы лечь поудобнее.

– А дальше он решает отправиться в путешествие – чтобы увидеть больше людей и рассказать им о том, во что верил. Первый месяц все шло хорошо – он посетил много городов, увидел много людей, не все захотели слушать про его Бога, но он не отчаивался.

* * *

Начать следует с того, что Китай Жильберу не нравился. Он и не хотел сюда ехать, как не хотел и вообще проповедовать учение Христа кому бы то ни было – не верил он в него настолько, чтобы правда обещать кому-то спасение души. Когда сестра предложила ему стать священником, он заупрямился, но согласился – слухи про него и правда в то время ходили не самые хорошие, говорили, что он кутила, транжира, ловелас, и это страшно злило их мать, еще цеплявшуюся за иллюзию древнего рода. И Джинни, и Жильбер прекрасно видели, что от древности их рода осталась только «де» апострофом в фамилии, которую даже уже на новых бумагах и не писали, половина особняка – вторую съели время и сырость, туда заходили только слуги, чтобы поддерживать видимость нормально живущего дома, но хозяев не пускали, и Жильбер бы не удивился, узнав, что там кантуется пара беглых преступников, – потому что знает, что там их никто искать не будет. Хозяева не додумаются, посторонних их воинствующая мать не пустит на порог.

Один раз к ним заходил полицейский – хотел что-то узнать про соседей, но мама его так запугала, что тот заикаться начал. И на его месте мог быть любой.

Поэтому Жильбер и согласился стать священником – чтобы успокоить мать, которая с каждым днем злилась на слухи все сильнее, и не ругаться с сестрой, которая из последних сил пыталась удержать в руках то, что осталось от их семьи. Ему отчаянно не нравилось, как он и сказал потом Джинни: «У меня не получается». Возможно, чтобы быть священником, ему было нужно что-то еще – больше стойкости, больше уверенности в праведности дела церкви, больше надежды на то, что она может спасти. Только он сам видел разрушенные соборы, пережившие революцию, – разве тогда Бог хоть кого-то спас? Джинни на такие слова лишь вздыхала, но Жильбер ее не винил – у нее на плечах были долги, двоюродная сестра, которую следовало выдать замуж, собственные два сорвавшихся брака. Куда ей еще беспокоиться о непутевом брате, который не мог даже обжиться на месте, которое для него заботливо нашли?

А потом архидьякон предложил ему поехать в Китай. Сказал, что так Жильбер сможет проверить и укрепить свою веру, пообщаться со священниками, которые живут там давно, «поддержать страну в такой непростой период». Жильбер подозревал, что его просто пытаются сплавить, чтобы не мешался под ногами, и идеей все равно не воодушевился.

Он не хотел уезжать. Здесь у него были Джинни, мама, университетские друзья, которых он, конечно, не видел почти, но не терял надежды встретить позже, Джордж – тоже университетский, но больше просто друг, напарник по всем пьянкам и гулянкам до утра. По нему Жильбер скучал особенно сильно, наверное, оттого, что именно Джордж намеренно больше к нему не приходил. Позже Джинни сказала, что он поступил в университет и хочет избираться в парламент. Что ж, это неплохо,