Лихо. Игла из серебра - Яна Лехчина

что перемена в безобидном монахе была для него что бочка, неожиданно выбитая из-под ног висельника. Может, если бы курчавый почуял в Лале опасность, то изначально был бы собраннее, – а сейчас…

Лале то слегка расслаблял пальцы, то сжимал плотнее, и курчавый, подтянув себя на руках, завалился на скамью возницы.

– Внутрь лезь, – велел Лале. И снова глянул на Ольжану.

Курчавый, должно быть, уже терял сознание, и забраться в кибитку оказалось для него непосильным делом. Когда он шлёпнулся на скамью и завис так, головой вниз, то внезапно захрипел ещё сильнее. Но не захлопал по шее, а наоборот, притянул руки к груди, и Ольжана увидела, что те усыхали и чернели. Курчавый скрючился, и когда Лале сжал кулак, то задрожал напоследок и затих – с двумя маленькими лапками, похожими на куриные.

Из ниоткуда взялся ветер, раздул полог кибитки.

– Вы как? – спросил Лале.

Ольжана всё так же прижималась к стене. Облизнула пересохшие губы.

– Там, второй… – сказала она. – Он ведь ещё не мёртв.

Лале резко дёрнул плечом.

– Я спросил, как вы, а не как второй ублюдок. С ним я тоже разберусь.

Потом Лале поднялся на ступеньку кибитки и, помогая себе заклятым ветром, окончательно перевалил мёртвого курчавого через скамью – внутрь, на тело рыжего. Раздался сдавленный стон, и Лале взобрался ещё выше. Поставил на скамью здоровое колено и заглянул в кибитку. Поводил руками.

Внутри завыли. Раздался звук разбитых склянок, и Лале сдавленно выругался. Долго это не продлилось – вскоре замолчал и рыжий, и Лале, задёрнув полог, спрыгнул на землю и сказал:

– Садитесь вперёд. – Он тяжело дышал, на взмокшем лбу вздулись вены. Ему явно непросто далось ворочанье трупа с последующей расправой. – Я… – Задохнулся. – Приведу Сэдемею. Уедем сейчас.

Ольжана не стала спорить, хотя на дворе стояла глухая ночь. Дождалась, пока Лале запряжёт лошадку, и села с ним рядом. Кибитка выехала из сарая и, тяжело покачиваясь, вывернула на большак. Правда, утоптанной дорогой долго наслаждаться не пришлось: Лале ожидаемо направился в лес.

Из всех тёплых вещей у Ольжаны с собой был лишь большой плотный платок, и она закуталась в него, как в плащ. Лесная темень навевала дурные воспоминания: Ольжана настороженно вглядывалась в лохматые деревья.

Отъехав достаточно далеко, Лале остановил Сэдемею и вытащил тела из кибитки. Ольжана осталась сидеть на месте и, что происходило, понимала только по звуку: тяжёлое дыхание, звук удара о землю… Ольжана смотрела на небо, усыпанное звёздами, и на чёрные верхушки елей. Глубоко дышала, стараясь успокоиться, но получалось плохо. А если сейчас явится чудовище, сумеет ли Лале его отогнать? Захочет ли он его отогнать – или решит, что Ольжана слишком много знает? Одно дело – убить её самому, а другое – просто не вмешиваться…

Пахло как в Чернолесье – древесно-травяной, влажный запах. Вдалеке ухал филин.

Лале покончил с телами и вернулся на место возницы. Утёр лицо рукавом, отпил воды из бурдюка. Предложил Ольжане, и та отказалась, хотя в горле у неё давно пересохло.

Они поехали дальше, и Лале – то ли от усталости, а то ли неизвестно ещё от каких чувств – пробрало на разговоры.

– В первый раз пан, отправивший к нам душегубов, был с рыжими усами. Теперь – с чёрными. – Издал невеселый смешок. – Наверняка должен быть ещё и со светлыми. Так что простите, Ольжана, но пока мы на постоялые дворы ни ногой.

Ольжана промолчала.

Лале крепко сжимал поводья и изогнулся, чтобы снова утереть щёку плечом.

– Фух, – выдохнул он. – Может, это и выглядит просто, но на деле эти чары от Нимхе – как оружие, ни больше ни меньше. Не всякого получится убить или ранить, и чем сильнее человек, тем тяжелее. Сильнее – во всех смыслах… И внезапность, конечно, работает на руку.

Ольжана не знала, что ей ответить, поэтому на всякий случай опять промолчала.

Лале метнул на неё взгляд.

– Что, – спросил он, – вы теперь совсем со мной разговаривать не будете?

Это прозвучало сварливо-устало и несколько обиженно, и Ольжана вскинула брови. Забылся, что ли? Если он сейчас чувствовал себя утомлённым спасителем, то следовало напомнить: эти ублюдки угрожали Ольжане только потому, что Лале затеял свою месть.

– О чём мне с тобой разговаривать? – спросила холодно. – О том, сколько ещё я должна пережить, пока всё это наконец-то не закончится?

Тоже вышло резко. В конце концов, она с ним наедине в ночном лесу – и неизвестно, как далеко его чудовище.

Лале рассеянно погладил затылок. Помедлил, вслушиваясь в цокот Сэдемеи, и сказал:

– Вообще-то мне не нравятся чужие страдания. Да, я бы хотел, чтобы страдал Йовар, но другие… даже разбойники, которые меня оскорбляют… нет, это не приносит мне удовольствия, если хотите знать. Но мне тяжелее сдерживаться, когда обижают вас.

Ольжана едва не закатила глаза. Хорошо, что Лале не огрызался на неё в ответ и не припоминал, что встретился с душегубами, выполняя её прихоть, но… Серьёзно? Пытаться умаслить её сейчас – после всего, что сделал?

«Значит, обижать меня может только твоя тварь?» Слова покрутились на кончике языка, но Ольжана сумела их проглотить.

– Ольжана. – Лале снова задержался на ней взглядом. – Я виноват перед вами и, конечно, не имею права жаловаться. Но я хочу, чтобы вы знали: всё это никогда не было мне в радость. Мне нужно было признаться вам раньше, чтобы не бояться разоблачения и спокойно отгонять от вас чудовище. И мне не стоило привязывать вас к себе.

Ольжана сжала губы.

Лале смотрел только на дорогу.

– Я о многом жалею, – сказал он тихо, – но не о том, что чересчур сильно к вам прикипел.

«Видать, недостаточно, иначе бы давно всё закончил». Ольжана уставилась на свои руки.

– Вы замечательный человек, и время, проведённое с вами, было одним из лучших в моей жизни. – Помолчал. – Наверное, я даже рад, что сумел испытать к вам то, что обычно испытывают не переломанные люди.

Ольжане захотелось его ударить. Как это низко – давить на её больные точки. Лале ведь догадывался, насколько ей одиноко, – и говорил красивые слова, больше подходящие герою иофатских баллад. Она столько ждала от него хоть какого-то признания, и Лале сделал его, только испортив всё, что можно, и скинув с себя бремя притворства.

Как бы Ольжане ни было плохо, она не купится на его вкрадчивый голос и внимательный взгляд. О, она многое могла бы ему сказать! Про его жертв, про себя, про то, что он не смеет требовать от неё никаких разговоров. Ведь если