Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

раньше не было под рукой такой суммы наличными. Я даже не могу сказать, сколько раз мы из нее заимствовали, помогая людям продержаться в трудное время. Но все всегда свой долг возвращали, понимая, что это твои деньги. Если б это были чьи-то еще деньги или даже редакционные, многие бы, уверен, просто «забыли» отдать должок.

Карантай предложил Итале пока поселиться у него; Итале колебался.

– Мою прежнюю квартиру обещали для меня сохранить; там, когда я уезжал в Ракаву, жил один мой друг. Мне бы нужно сперва сходить и проверить, там ли он еще.

Карантай отправился в Речной квартал вместе с ним. Они вышли мимо собора Святого Стефана на улицу Праздника Палачей и нырнули в густую мешанину домов и дворов, налезавших друг на друга в тени Университетского холма.

– Здесь ничего не изменилось, – заметил Итале.

– Во всяком случае, за последние пять столетий, – откликнулся Карантай.

На улице Маленастрада, девять, госпожа Роза, по-прежнему осаждаемая кошками, холодно поздоровалась со своим давно пропавшим жильцом:

– У меня здесь ваши вещи, господин Сорде. Очень бы желательно, чтобы вы наконец их забрали, а то не пройти.

– А господин Бруной еще живет здесь?

Она смерила его взглядом:

– Нет.

Она знала, что Итале был арестован, но его голос и одежда все же свидетельствовали о том, что это «благородный господин». Розе очень хотелось, чтобы он был «благородным»; тюремных пташек она в своей жизни навидалась предостаточно. И все же полностью доверять Итале она уже не могла: он ее подвел. И она мстительно прибавила:

– Господин Бруной умер два года назад! А ваши комнаты Кунней занял.

– Ах вот как… – только и смог вымолвить потрясенный Итале.

Помолчав немного, он смиренно спросил у домовладелицы, дома ли господин Кунней. Госпожа Роза кивнула и чуть отступила в сторону. Итале и Карантай поднялись по темной шаткой лестнице наверх, и Кунней вышел из своей мастерской, радостно улыбаясь.

– Ох и горько ж нам было узнать, что вас арестовали, господин Сорде! – сказал он. – Хорошо, что вы вернулись!

Итале пожал ему руку и на минутку задержался, чтобы приласкать малыша, который родился за время его отсутствия и теперь уже хорошо ходил. Огромные темные глаза на нежном личике внимательно смотрели на Итале.

– Как дочку-то назвали, Кунней?

– Это мальчик. Он у нас мелкий получился, и личико нежное, как у девчонки. А назвали мы его Лийве. Я тут для вас кое-что сохранил. – И Кунней, пошарив в соседней комнате, принес небольшой пакет и протянул его Итале: в пакете были письма, присланные из Малафрены осенью 1827 года, и клочок бумаги с едва различимыми каракулями: «Оковы Прометея не вечны».

– Это господин Бруной за день или за два до смерти написал и просил вам передать, – сказал Кунней.

Итале протянул записку Карантаю и отошел к окну.

– А ты знал его, Дживан? – спросил он, не оборачиваясь.

– Не очень хорошо. Он довольно часто приходил в редакцию узнать о тебе.

– Это был настоящий человек, стойкий, надежный.

– Да, это точно, – подтвердил Кунней. – И умер хорошо. Он говорить почти что уже не мог, когда это писал, а под конец все-таки заговорил; приподнялся и спокойно так сказал: «Я готов», точно жених, готовый к венцу идти. Я повернулся посмотреть, с кем это он разговаривает, а он уже снова лег и лежит, такой тихий, довольный, только вроде как немного задыхается. Так и умер. Жаль, что священник уже ушел. Я никогда не видел, чтобы кто-то умирал лучше.

– О да, – сказал Итале. – Это он умел хорошо.

Он взял у Карантая записку, бережно свернул ее и сунул в кармашек для часов.

– Как у тебя-то дела, Кунней?

– Да все работаю. – Он посмотрел на Итале. – Мы теперь ваши комнаты заняли – нас ведь шестеро теперь, вот мы и решили попросторнее устроиться. Но если вы захотите вернуться…

– Нет, я, конечно же, не вернусь, Кунней. Роза с вас теперь за квартиру больше берет?

– Нет. Она и с господина Бруноя под конец платы не брала. Так что я часы да книги его продал, ну и у него кое-что накоплено было, и этого вполне на похороны хватило. А Роза, она ничего. Понимает, когда человеку тяжело приходится.

Итале присел на корточки и с серьезным видом протянул руку мальчику, хрупкому, но державшемуся удивительно важно в своем бесполом, бесформенном платьице.

– Прощай, Лийве, – сказал он.

Крошечная ручка ребенка в его крупной руке выглядела так трогательно, что он лишь ласково коснулся щечки малыша губами и тут же отвернулся и встал. Пожав руку Куннею, он распрощался с ним, и они с Карантаем направились в южную часть города, Элейнапраде. Там Карантай отдал ему бережно хранимое письмо от 6 февраля 1828 года, адресованное Итале Сорде и написанное Амадеем Эстенскаром. Итале начал было его читать, но отложил и, устало уронив голову на руки, пробормотал:

– Не могу я больше читать письма от мертвых!

Карантай занимал весь верхний этаж дома, несколько просторных комнат с большими светлыми окнами, обставленных, правда, весьма экономно. Итале довольно долго бродил по комнатам, стуча башмаками по голым полам, потом наконец сел и устало промолвил:

– Никого из них сегодня нет, все умерли.

– Для страны это были очень непростые два года, – мягко заметил Карантай.

– Но в чем же дело… в чем дело, Дживан?

– Не знаю. У меня-то самого все более или менее в порядке. Я продолжаю писать, а это единственное, как ты знаешь, что мне действительно в жизни небезразлично. Кроме того, этим занятием я вполне неплохо зарабатываю. А в сентябре я намерен жениться.

– Да ну!.. На Кареле?

Карантай кивнул. Он давно уже любил эту женщину, но говорить об этом всегда избегал. Даже сейчас Итале не мог бы с уверенностью сказать, отражает ли его нежелание говорить на эту тему свойственную Карантаю холодность чувств, или же он просто пытается не показывать другим своего счастья, которое кажется ему эгоистичным и несколько непристойным в такой обстановке.

– И я считаю, что в данный момент обладаю всем, чего когда-либо просил у судьбы, – продолжал он. – Но если иметь в виду всех нас, вместе взятых, то последние годы были далеко не лучшими. Ты сидел в тюрьме, Амадей умер, Френин сдался… А впрочем, кому придет в голову обвинять его? Мы ведь всегда понимали, что хотим собственной головой пробить каменную стену. Неудивительно, что кое у кого голова и не выдерживает. И от этих ударов в ней происходит некоторая путаница… И потом, было столько обысков и вызовов в суд… Знаешь, Томаса уже три раза вызывали. И еще эти чертовы «административные приговоры»! Вот что действительно страшно.