Светоч Йотунхейма - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Часть дня ушло на сборы, но до завтра Хальвдан ждать не позволил. Под вечер Ульв-Харек с полусотней людей, частью верхом, частью на лыжах, с королевскими санями и шатром, пустился в путь на запад, к озеру Раннсфьорд и усадьбе Поющий Ручей.

Прядь 59

Незадолго до Йоля Гудрид запретила Рагнхильд входить в спальный чулан к Хаки.

– Думается мне, от тех трав, каким ты его поишь, ему не лучше, а хуже! – сурово сказала хозяйка. – Прошло два месяца с тех пор, как он получил эти раны. Он человек молодой, и раз уж он не умер, они уже должны были зажить. Не надо больше ему этих трав.

– Я даю то, что оставил твой родич Эгиль. – Рагнхильд показала полотняный мешочек. – Где мне было бы взять других, ведь сейчас зима!

– С этим Эгилем тоже не все чисто. Я всю голову сломала, но не помню никакого Боргархьёрта, у которого была бы дочь Снэлауг, и у Хьяртварда все братья умерли еще детьми! А мешок этот, – Гудрид взяла мешок у Рагнхильд и взвесила на руке, – какой-то бездонный! Чтобы хватило на две месяца, он должен быть размером с хорошего поросенка, а в нем по виду две горсти всего и поместится, однако ты все достаешь оттуда и достаешь!

– Его дал Эгиль, – безразлично ответила Рагнхильд. – Другого мне было бы негде взять.

– Твой брат давно уже выздоровел и носится, как олень! Если бы ты так же заботилась о Хаки…

– Но у моего брата всего лишь была ушиблена голова, а у Хаки нет руки! Эти хвори совсем разной тяжести.

– Дело не в тяжести, а в том, что ты не желаешь здоровья Хаки!

– Если бы я желала, это было бы очень странно! – не выдержала Рагнхильд. – Он убил моего отца и грозил убить брата! Он разорил мой родной дом, оставил моего брата без наследства, а мне силой навязывается в мужья. А мы вовсе не равны родом, и такой брак меня опозорит!

– Мы, стало быть, для тебя нехороши! – оскорбилась Гудрид. – Мы держим тебя в доме как невестку, не сильно-то загружаем работой, а ведь тебя, милая моя, привезли сюда как рабыню! Что тебе здесь не место, это ты права. Мой дом все уважают, но для дочери конунга он мал! Будь моя воля, я бы отпустила тебя на все четыре стороны, но этого Хаки не позволит. Он за тебя слишком дорого заплатил. Пусть уж получит чего хочет, если только боги дадут ему здоровья.

– Ну а если не дадут, мы вызовем второго нашего сына, Харека, – сказал Вестейн, пытаясь прекратить ссору женщин. – Может, он понравится девушке больше. И то сказать, старший у нас и собой получше, и поучтивее!

– Ты никогда его не любил! – бросила мужу Гудрид, имея в виду, конечно, Хаки. – Он стал калекой из-за этой невесты, а ты хочешь его похоронить и отдать ее другому! Ты всегда старался для Харека приберечь что получше!

– Разумеется – он ведь старший!

Мелкие домашние стычки из-за Хаки продолжались почти со дня его приезда. Торстейн увел большую часть своих людей, но с Хаки остались трое старых приятелей – Орм Кривой, Кефли Хвощ и Брими Шип, а еще восемь человек из пришлых. Видно, в других местах их не ждало ничего хорошего, и они объявили о готовности признать Хаки своим вождем. Многие усомнились бы, выйдет ли толк из однорукого вождя, но его новые хирдманы уверяли, что способность выжить после такой раны уже означает немалую удачу. Гудрид была уверена, что это всего лишь наглые бродяги, хорошо если не беглые рабы, которые нашли себе на зиму теплый угол, где их будут кормить, почти не спрашивая работы. С немалым трудом ей удавалось отправить их за валежником, чтобы хоть какую пользу приносили. Однако в доме с ними стало слишком тесно: они подворовывали еду, справляли нужду упрямо у входа, приставали к служанкам, похотливо поглядывали на Рагнхильд и даже на саму Гудрид. Гудрид согласилась их терпеть при условии, что им будет выстроен отдельный дом. Вестейн сводил всю ватагу в лес нарубить бревен, и под его началом бродяги возвели себе жилье в дальнем углу двора, кое-как проконопатили щели мхом, высушенным у огня. Из сырого дерева дом ненадежен, но как убежище до весны годился. Хозяева надеялись в глубине души, что к следущей зиме этой своры здесь не будет, а пока приходилось их кормить дичью и рыбой, которую они сами и добывали в лесу и под льдом Раннсфьорда.

Рагнхильд была бы рада вовсе не видеть Хаки, но, с тех пор как она перестала готовить ему травяной отвар, он каждый день требовал ее к себе, убедиться, что она не сбежала. Рагнхильд своими глазами могла наблюдать, что прежнее здоровье к Хаки не возвращается: несмотря на лежачую жизнь и хорошую еду, он был слаб, худел и выглядел изможденным.

– Уж чем только его ни корми, а все не впрок! – сокрушалась Гудрид. – Как подменыш!

«Он и есть подменыш!» – хотела сказать ей Рагнхильд, и при этом думала: может, наконец пришел срок полутроллю умереть? Такие, как он, обычно умирают еще в детстве. Может, теперь, когда чары Микиль-Тролля его не поддерживают, у него просто не оказалось сил жить в Среднем Мире?

Но даже эта мысль не особенно ее порадовала. У себя самой Рагнхильд, хоть и была здорова, тоже не находила сил жить дальше. За эти два месяца она привыкла, что все ее беды произошли на самом деле. Теперь сном ей казалась прежняя благополучная жизнь в родной усадьбе – с отцом, матерью, Гутхормом и Элдрид. Это было всего год назад, а уже кажется «лживой сагой». Выживет Хаки или умрет – какое будущее ее ожидает? У нее никого нет, кроме брата-подростка, их усадьба разорена, сокровища расхищены, а остаток заперт в ларь, который Хаки держит при себе. Он даже заявил родителям, что если умрет, Рагнхильд должна пойти с ним на тот свет. Вестейн сомневался, что у него хватит духа перерезать горло дочери конунга, а Гудрид, кажется, готова была выполнить и это желание любимого сыночка. Рагнхильд часто подмывало рассказать ей, кто такой Хаки и где находится ее настоящий родной сын. Но кто же ей поверит, когда этот родной сын явился перед матерью в облике седого старика и наплел небылиц о несуществующих родичах? Гудрид