Светоч Йотунхейма - Елизавета Алексеевна Дворецкая

о стену и ненадолго затих. Пользуясь этим, ему связали руки: вязать пришлось выше локтей, и от боли потревоженных ран он пришел в себя. Однако теперь он ничего не мог поделать и сидел на полу, кривясь, скалясь, как зверь, и бранясь, пока люди Ульв-Харека искали ключ от ларя.

В ходе возни тюфяк с лежанки наполовину сполз на пол. Это навело Ульв-Харека на мысль, и он сорвал его целиком. Пошарил в соломе, наполнявшей деревянный ящик, и что-то нашел.

– Ого! – Ульв-Харек просвистел.

В руке его был кончик оленьего рога, а на нем три вязаные руны, окрашенные черным.

– Это что?

– Какое-то колдовство! – сказал хирдман. – Не трогай это лучше.

– Твоя работа? – Ульв-Харек показал рог Хаки.

– Это мне… подсунули… – прохрипел тот. – Хотели… погубить.

– Это она! – Вернувшаяся Гудрид указала на Рагнхильд. – Она его все лечила. Так вот отчего он не поправлялся!

– Я? Опомнись, хозяйка! Рунические чары – дело мужчин, а не умею этого делать! Это все твой родич Эгиль.

Ульв-Харек тем временем отшвырнул рог в угол и наконец нашарил ключ. Ларь отперли, и Рагнхильд вздохнула, увидев, как мало осталось от отцовских сокровищ, – не больше половины. Остальное Хаки пришлось отдать Торстейну и его людям в уплату за содействие, хотя плодами своего преступления ему попользоваться так и не довелось.

Еще в усадьбе нашлись два ковра из Сигурдовой усадьбы и короб с крашеной одеждой Рагнхильд. Там же были ее золотые украшения, принесенные из Йотунхейма; заботясь о собственном будушем, Хаки никого не подпустил к ее вещам, дескать, там приданое его невесты. Теперь все это забрали и вынесли.

– Одевайся, йомфру, – сказал Ульв-Харек, которому явно хотелось поскорее отсюда уйти. – Нам обратного пути на целый день.

Чувствуя, что она уже не пленница, а снова дочь конунга, Рагнхильд надела красное шерстяное платье, зеленый хенгерок и свой любимый светло-зеленый кафтан с красно-желтой отделкой. Красный худ она отдала Элдрид, но у нее был другой – цвета вереска. Поверх всего этого Ульв-Харек завернул ее в толстый шерстяной плащ и вместе с Гутхормом вывел из дома.

Жилище для дружины пылало огромным костром, тучи искр летели в низкое небо. Успевшая о нем забыть, Рагнхильд ахнула. Кроме шума пламени, изнутри ничего не было слышно. К счастью, предсмертные крики его злополучных жильцов, задыхавшихся в дыму, никто не слышал за шумом потасовки в хозяйском доме. Ульв-Харек быстро вывел Рагнхильд за ворота, где ждали его люди, уже покормившие коней и привязавшие лыжи.

– Как мы поедем? – спросила Рагнхильд, отгоняя мысли о сгоревших в доме негодяях. – Я не очень хорошо хожу на лыхаж, у вас есть для меня лошадь?

– У нас есть кое-что получше. Гляди-ка.

К тому времени рассвело, туман рассеялся полностью. Рагнхильд взглянула туда, куда с с гордостью показывал Ульв-Харек, и восторженно ахнула. За воротами стоял большие сани с резным коробом, запряженные двумя лошадьми, а в коробе высился шатер, покрытый цветными ткаными коврами. Рагнхильд замерла, не веря глазам: такой роскоши она не видела никогда в жизни. Ее мать никуда не ездила зимой, у них не было надобности в домике для путешествий знатной женщины по холоду.

– О Фрейя! Чье это? Кто такое придумал? – Вдруг осененная новой мыслью Рагнхильд взглянула на Ульв-Харека. – Куда ты меня повезешь?

– К моему господину, конечно. Это ведь Хальвдан конунг прислал меня за тобой.

Рагнхильд замерла с таким чувством, будто неслась с горы и провалилась в яму.

– Конунг… Хальвдан Черный?

– Ну да. Не бойся. Мой господин – человек умный, правдивый и справедливый. У него ты можешь рассчитывать на все уважение, которое тебе полагается как дочери твоих родителей.

Рагнхильд помедлила. Не то чтобы у нее имелся выбор… Но странно было, что своим освобождением от Хаки она обязана тому, от кого все конунги Северного Пути ждали только бед.

Но узорный пестрый шатер на резных санях был так красив, что ноги сами понесли Рагнхильд к нему. Гутхорм уже стоял там и делал ей знаки, подзывая к себе. И она пошла, сопровождаемая Ульв-Хареком. Она не знала, что думать о грозном Хальвдане из Вестфольда, но человек, приславший за ней такой шатер на санях, не может желать ей зла.

Когда она, опираясь на руки Ульв-Харека и Гутхорма, поднималась в шатер, позади раздался оглушительный треск. Рагнхильд обернулась: кровля горящего дома рухнула, в небо взмыло черное облако, пахнуло горьким жаром. Рагнхильд отвернулась и скрылась за пологом шатра.

Прядь 60

– Хаки, да куда же ты! Остановись! Вернись! Они убьют тебя! Ты все равно их не догонишь! Ты простудишься и умрешь, надень что-нибудь! Куда тебе идти, ты еще так слаб! Хаки, да вернись же!

Крики ополоумевшей от всего случившегося Гудрид затихли позади, но Хаки даже не обернулся. Слишком много времени потеряно. Пока его развязали, пока он приходил в себя и собирался с силами, Рагнхильд увозили прочь, и теперь красное пятнышко шатра на санях, в середине темного строя из полусотни мужчин, уже едва виднелось впереди на белом льду Раннсфьорда. Однако Хаки пришел в себя быстрее, чем сам ожидал. Должно быть, Ульв-Харек невольно помог ему, вынув рунический рог из постели и уничтожив чары, лишавшие его сил. Хаки выбежал из дома в одной рубахе, едва сунув ноги в башмаки и не подумав одеться потеплее. Что ему было до одежды, когда Рагнхильд увозили прочь! С каждым вздохом она удалалясь на шаг, все дальше и дальше. Она даже не оглянулась, оставляя его позади! Та, о которой он мечтал всю жизнь, с тех пор как впервые увидел еще почти девочкой. За которую без раздумий кинулся в сам Йотунхейм, даже не зная, что там и есть его родина. Он бился за нее с Сигурдом и сразился бы еще хоть с десятью конунгами, лишь бы завладеть единственной большой страстью своей жизни.

Хаки бежал, скользя по льду, прилагая все силы и видя, что продвигается слишком медленно – как в дурном сне. В груди уже колом стояла боль, один раз он упал и ударился раненой рукой, так что слезы потекли из глаз и замерзли в бороде. Он дышал с хрипом, но все бежал и бежал. А красный лепесток шатра все удалялся…

Перед глазами замелькали зеленые пятна, Хаки перестал видеть дорогу и поневоле остановился. Согнувшись пополам, жадно ловил ртом холодный зимний воздух. Потом поднял голову и медленно распрямился. В десяти шагах перед ним, преграждая дорогу, стоял рослый худощавый мужчина с острым носом и близковато посаженными глазами. Хаки подумал об Ульв-Хареке –