Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Чересчур глубока!

Да, чересчур, чересчур глубока, дабы ее вовек не заполнила желтая пыль: ведь черный бархат на дне усеян искорками, которые рано ли, поздно, а вспыхнут, просто еще не вспыхнули, в чем его и заверила майтера Мрамор, указав на одну и в ее свете внезапно помолодев. Озаренное искоркой, лицо ее сделалось таким же, как у майтеры Мяты, натруженные стальные пальцы обросли коричневыми перчатками наподобие живой кожи.

– Живей, живей! Чересчур долго тащимся! – прикрикнул Шелк на коней…

…и вороной, все это время отлынивавший от работы, рванулся, прянул вперед, потянул в полную силу, вопреки ветру, хлеставшему прямо в морду, вопреки небывало, невероятно темной ночи без единого пятнышка небесной тверди над головой. Казалось, долгий путь под землей навек погребен в клубах пыли, поднятой с земли метлой ветра.

– Чересчур долго тащимся!

Рядом, на мягких, обтянутых кожей козлах, устроилась Гиацинт. Поразмыслив, Шелк отдал ей старый, испачканный кровью носовой платок, чтоб прикрыть рот и ноздри. Пускай ветер воет, точно тысяча желтых собак, – сдуть скрипучий, сверкающий лаком старый арманекрон с дороги, хотя никакой дороги под колесами нет, ему не по силам, а Гиацинт здесь, с ним…

V

Раб Сфинги

«Что ж, вот и мольпица, – напомнил самому себе Шелк, оторвав голову от подушки. – Мольпица… день бодрости, легкости на ногу, а также песен и танцев по завершении дневных трудов».

Отнюдь не чувствуя за собою особой легкости на ногу, он сел, коснулся пятками пола, протер глаза, почесал щетинистый подбородок. Проспал он… а сколько же он проспал? Похоже, немало, но, если поторопится, вполне успеет присоединиться к сибиллам за утренними молитвами. Кстати, так хорошо выспаться ему не доводилось с самой… да, с самой фельксицы.

От души потянувшись, он велел себе пошевеливаться. Завтрак подождет, а можно и вовсе потерпеть до обеда, хотя фруктов и овощей в запасе хватит на полквартала.

Собравшись с духом, Шелк поднялся на ноги, однако, вознагражденный за рвение вспышкой боли в правой лодыжке, вновь плюхнулся на кровать. Увенчанная головой львицы трость Крови стояла у изголовья, а рядом с ней, на полу, лежала повязка доктора Журавля. Подобрав повязку, Шелк хлестнул ею о половицы.

– На сегодняшний день моей богиней, моей поддержкой и опорой станет Сфинга, – пробормотал он себе под нос, чертя в воздухе символ сложения. – О Меченосная, Разящая, Громогласная Сфинга, о Львица, о Амазонка, сопутствуй же мне до конца, ниспошли мужества в час лишений и тягот!

Обжигающе горячая, повязка Журавля сжала лодыжку, словно тиски. Вмиг оживившись, почувствовав себя просто великолепно, Шелк рысцой сбежал вниз, к кухонной помпе, дабы наполнить таз для умывания.

Орев, стоя на одной ноге, а голову спрятав под здоровое крыло, спал крепким сном на шкафу для съестных припасов.

– Подъем, старая курица! – окликнул его Шелк. – Корма? Свежей воды? Пора бы уж требовать!

Однако Орев лишь протестующе каркнул, даже не высунув клюва из-под крыла.

В ящике для растопки еще оставались обломки его старой клетки, а в плите, разожженной вчера для приготовления так и не приготовленных овощей, обнаружился замечательный, крупный, пышущий жаром уголек. Уложив поверх тлеющего уголька с полдюжины прутиков, Шелк дунул в глубину топки и удовлетворенно потер руки при виде юного пламени: в кои-то веки ему удалось обойтись без трат драгоценной бумаги!

– Утро на дворе, – с укоризной сообщил он Ореву. – Тень поднялась, и тебе подниматься пора.

На этот раз отклика не последовало вообще.

Похоже, Орев беззастенчиво его игнорирует…

– У меня сломана лодыжка, – жизнерадостно сообщил Шелк птице. – И рука плохо гнется… я рассказывал, что мастер Меченос за левшу меня принял? И живот исцарапан, и грудь украшает роскошный, здоровенный, чернющий кровоподтек, оставленный рукоятью Мускусова ножа, – добавил он, укладывая поверх полыхающих, потрескивающих прутиков три небольших поленца. – Но мне плевать. Я бодр и весел. Сегодня мольпица, расчудесная мольпица, и чувствую я себя расчудесно. И ты, Орев, если всерьез вознамерился стать моим, должен бы разделять мои чувства…

С лязгом затворив дверцу топки, Шелк поставил на огонь таз с водой для бритья.

– Р-рыбьи головы?

– Нет. На рыбьи головы, извини, не было времени, но, кажется, в запасе у нас оставалась прекрасная груша. Ты груши любишь?

– Гр-руши… Любишь!

– Я тоже, так что разделим напополам.

Выудив из раковины нож, которым нарезал помидоры, Шелк вытер лезвие (причем со стыдом заметил, что сталь начала ржаветь), рассек грушу надвое, впился зубами в свою половину, опорожнил раковину, накачал в нее свежей воды, ополоснул лицо, шею, волосы.

– А не желаешь ли ты, Орев, присоединиться к нам за утренними молитвами? Для тебя они, разумеется, не обязательны, но, пожалуй, на пользу пойти вполне могут. Причем не только тебе, но и мне, – со смехом прибавил он, вообразив, как воспримет появление Орева майтера Роза.

– Птичка… спать.

– Но прежде, я полагаю, покончишь с грушей. Гляди, если вернусь и увижу ее на месте, съем сам.

Орев спорхнул со шкафа на стол.

– Кор-рм… Сейчас же.

– Весьма разумно, – похвалил его Шелк.

Вновь впившись зубами в свою половинку груши, он задумался о приснившемся. То, что запомнилось, казалось сновидением весьма, весьма незаурядным. Далее из недр памяти всплыл желтоватый хирургический кетгут, стягивавший кожу на голове Мукор. Вправду ли он видел шов или это ему просто пригрезилось?

Ну а затем мысли закономерно свернули в сторону Журавля – тоже доктора, причем, скорее всего, того самого, кто вживлял в утробу безумной девчонки рогатых кошек, вне всяких сомнений, по две, а то и по три зараз…

Наверху, в спальне, намылив лицо и сбривая щетину, Шелк вспомнил совет Синели раздобыть денег на спасение мантейона у Журавля. В обычных обстоятельствах он отверг бы столь дикое предложение сразу, без церемоний, однако исходило оно вовсе не от Синели – точнее выразиться, не от одной Синели: что б она ни утверждала, обманываться на сей счет смысла не было никакого, хотя учтивость, разумеется, требовала притворства. Он-то молил Пригожую Киприду вернуться, но богиня, превзойдя все его ожидания, попросту не ушла – вернее, покинув Священное Окно, вселилась в Синель.

Вселилась… и тем самым, безусловно, оказала Синели великую честь. На миг Шелк ей даже позавидовал, однако он сам удостоился просветления от Иносущего, а это ведь честь еще большая. Уж ему-то теперь вообще грешно когда-либо завидовать хоть кому-нибудь хоть по какому-нибудь поводу! Киприда, богиня шлюх… Возможно, Синель оказалась на редкость искусна в своем ремесле, за что и вознаграждена по заслугам? Вчера она (а вернее, богиня, а может, обе они) говорила, что возвращаться в заведение Орхидеи не собирается…

Очистив и насухо вытерев бритву, Шелк пристально осмотрел собственное лицо в зеркале.

Не означает ли