Инженер Петра Великого 11 - Виктор Гросов

Подстава. Чистой воды подстава. Зал замер. Сотни глаз впились в меня. Напряженные взгляды французов ждали похвалы. Гордые, предвкушающие — от своих. И тяжелый, требовательный взгляд Петра, которому нужно было лишь одно: чтобы я, его главный козырь, подтвердил величие трофея. Едва заметной гримасы, на долю секунды сведшей скулы, хватило.

Медленно извлекши из тубуса хрустящие, пахнущие свежей краской листы, я развернул их на огромном дубовом столе. Работа была великолепна: изящная каллиграфия цифр, безупречная точность линий, прорисованная до последнего винтика деталировка. Настоящая симфония инженерной мысли XVIII века, застывшая на бумаге.

Однако мой взгляд за безупречным фасадом видел красивый музейный экспонат. В нем было все то, чего они оценить не могли. Бронза… традиционно, великолепно, но безнадежно устарело. Мягкая, тяжелая, дорогая. Заменить ее на нашу игнатовскую сталь — и пороховой заряд можно увеличить на треть. Дальнобойность вырастет на порядок, вес уменьшится. Механизм вертикальной наводки — примитивные клинья и рычаги с огромным люфтом. Простой винтовой механизм, который Федька выточит за пару дней, обеспечит микрометрическую точность. Лафет с жестким креплением при каждом выстреле будет вгонять чудовищную энергию отдачи в землю, сбивая наводку к чертям и заставляя расчет заново ловить цель. Перед глазами уже стоял эскиз примитивного пружинного откатника. А снаряды? Обычные чугунные болванки, годные только крушить стены. Мысленно я уже начинял их порохом, вкручивая в головную часть простейший дистанционный взрыватель на тлеющем фитиле. Красиво, но неэффективно. Сплошная показуха.

— Ну что, Андрей? — повернулся я к Нартову, который с благоговением смотрел на чертежи. — Каково тебе?

— Красиво чертят, — выдохнул он. — Точно. Каждая линия на своем месте. Словно музыку в металле отлили. А вот тут, с клином этим… — он ткнул загрубевшим пальцем в механизм затвора, — замучаются. Чуть песок попадет или окалина от выстрела — и встанет намертво. Наше, хоть и корявое с виду, зато в поле понадежнее будет.

Быстро сворачивая чертежи и пряча их в тубус, я приготовился импровизировать.

— Превосходная работа, Ваше Величество, — обратился я к Петру, чтобы слышали все. — Исключительная точность расчетов и смелость замысла. Французская инженерная мысль, как всегда, на высоте. Мы благодарны французским коллегам за этот бесценный дар.

Ни единого лживого слова. Дар действительно был бесценным: как делать не надо. Французы просияли. Я дал им то, чего они ждали — признание их гения.

Петр, уловивший и мою первую реакцию, и скепсис Нартова, подозрительно сощурился. Нутром он чуял подвох, но, видя, что дипломатический этикет соблюден, а союзники довольны, просто хмыкнул.

Позже, когда мы остались одни в отведенных нам покоях, он подошел и без предисловий спросил в лоб:

— Что, генерал, дрянь их пушки?

— Хороши, Государь. Для своего времени, — ответил я.

Он смотрел на меня секунду, затем его губы тронула понимающая усмешка.

— Значит, сделаем лучше?

— Сделаем, Государь. А это, — я хлопнул по кожаному тубусу, — сэкономит нам год работы и убережет от чужих ошибок.

Петр громко, от души, расхохотался. Он получил все, что хотел: и публичный триумф, и реальную выгоду. Довольный, он ушел отдавать распоряжения о подготовке к отъезду.

Путь на Париж обернулся нескончаемым триумфальным маршем. Каждый город и деревня встречали нас колокольным звоном и толпами зевак. Наш союз с Францией, скрепленный победой в Лилле, летел впереди нас, превращая диковинку в грозную силу, идущую в гости к своему могущественному другу.

Сбросив груз дипломатических интриг, Петр был в эйфории. Он снова стал самим собой — неуемным, любопытным, переполненным планами. Вся его могучая энергия сфокусировалась на одной точке на карте — Версале.

— Смирнов, ты представляешь⁈ — гремел он, стоя рядом со мной на броне головного «Бурлака» и размахивая руками так, словно пытался обнять всю Францию. — Версаль! Сам Король-Солнце покажет нам свое главное сокровище! Де Торси говорит, там фонтаны до небес бьют! Сотни! И все разом! Водяные театры, каскады, гроты! Вот это мощь! Вот это я понимаю — держава!

Слушая его, я ощущал, как во мне закипает глухое раздражение. Увидит он их хваленую «Машину Марли» — и все, пиши пропало. Потребует такую же, только втрое больше и из чистого серебра, а казна не резиновая. Память из прошлой жизни подбрасывала сухие, зловещие факты: этот версальский восторг обернулся для исторического Петра грандиозным, безумно дорогим проектом, на долгие годы ставшим черной дырой для бюджета. Сейчас, на девять лет раньше, опьяненный успехами, он захочет «переплюнуть» французов с еще большим размахом. И я прекрасно знал, на чьи плечи может лечь эта титаническая, бессмысленная задача.

Ну уж нет. Хватит мегапроектов ради престижа. Нам заводы строить, железные дороги тянуть, армию перевооружать, а не поливать водой золотые статуи.

Этот восторженный настрой нужно было сбить. Спорить или запрещать — все равно бессмысленно. Действовать требовалось тоньше: подготовить почву, заранее заложить в его прагматичный ум мины замедленного действия. Вечерами, когда Петр пировал с французами, я запирался в своем отсеке. На бумагу ложился не чертеж — план будущей «экскурсии». Я поднимал из памяти все, что знал о Версале, фокусируясь на его неэффективной изнанке. Пусть ему показывают парадный фасад. Моя задача — ткнуть его носом в эту изнанку. Задавая правильные, неудобные вопросы, я собирался направить его мечту в практическое, полезное русло. Или, по крайней мере, отложить на пару десятков лет.

Разговор с Нартовым только укрепил мои опасения. Андрей Константинович, наслушавшись рассказов французских инженеров, тоже горел нетерпением.

— Петр Алексеевич, вы слыхали? — говорил он мне с блеском в глазах. — У них там машина стоит, которая воду из реки на высоту в пятьдесят саженей поднимает! Четырнадцать водяных колес, двести насосов! Представляете, какая механика? Какой расчет? Хоть одним глазком бы взглянуть!

Он тоже попался на эту удочку, видя в машине вызов. Для меня же она была символом чудовищной неэффективности и гигантской траты ресурсов. Предстояло воевать на два фронта — против восторга царя и против профессионального любопытства моего лучшего инженера.

При всем при этом в моем будущем я с восторгом ходил по Петергофу. Но в сегодняшней ситуации Петергоф должен подождать.

Пока я готовил свою «диверсию», Анна вела свою войну. Заметив, куда дует ветер, она, не говоря мне ни слова, отправила гонца своим людям в Париж — настоящий стратег, всегда просчитывающий на несколько ходов вперед. Однажды вечером, когда мы вдвоем склонились над картами, планируя последние переходы до столицы, она подошла ко мне.

— Петр Алексеич, — тихо сказала она, чтобы не услышал денщик за переборкой. — Думаю, вам это будет интересно. У меня тут